Идеологи контркультуры отреагировали на такое заблуждение позитивно. Один из способов выразить основополагающую идею контркультуры — это констатировать, что она стерла разграничение между девиацией и диссидентством (или, точнее, на чала считать любую девиацию диссидентством). Иначе как можно объяснить, что многие люди ставили знак равенства между движением за гражданские права чернокожих Мартина Лютера Кинга и увлечением «харлеями», «беспечными ездоками», а также контрабандой кокаина? Свобода противостоять тирании, бороться против неравноправия не является эквивалентом свободы поступать в угоду личным интересам. Однако контркультура упорно игнорирует это разделение.
Интересно сравнить политические программы Мартина Лютера Кинга и Эбби Хоффмана. В своем знаменитом «Письме из бирмингемской тюрьмы» (Letter from Birmingham City Jail), написанном незадолго до его убийства в 1968 году, когда он находился в заключении за участие в марше за гражданские права в Алабаме, Кинг красноречиво разъясняет разницу между девиантным поведением и диссидентством: «Я никоим образом не призывал к тому, чтобы уклоняться от закона или бросать ему вызов, как сделали бы оголтелые сегрегационисты. Это привело бы к анархии. Тот, кто нарушает несправедливый закон, должен делать это открыто, с любовью… и готовностью понести наказание. Я заявляю, что человек, нарушающий закон, о несправедливости которого свидетельствует его совесть, и добровольно несущий наказание, находясь в тюрьме, дабы пробудить совесть окружающих, на самом деле выражает самое высокое уважение к закону».
Сравните это с политикой йиппи. Официально термин yippie считался сокращением от Young Internationalist Party, хотя Хоффман утверждал, что название его организации родилось, когда он и несколько друзей, накурившись конопли, катались по полу и вопили: «Yippee!» [18]
В 1968 году в Чикаго, во время проведения национального съезда Демократической партии США йиппи устроили серию хулиганских акций и прославились тем, что предлагали выдвинуть на пост президента свинью, подмешать в систему чикагского водоснабжения ЛСД, а также пытались организовать массовое соблазнение делегатов вместе с семьями и угощение их дозами «кислоты».
Это диссидентство или девиантное поведение? Существует очень простой тест, позволяющий отличить одно от другого. Это может показаться старомодным, однако по-прежнему полезно задать простой вопрос: «Что произойдет, если все будут делать это? Станет ли мир лучше и справедливее?» Если ответ отрицательный, у нас есть основания для сомнений в диссидентстве. Как мы увидим далее, контркультурный бунт очень часто не проходит этот простой тест.
Сделанный анализ позволяет нам ясно увидеть серьезную ошибку Фрейда, допущенную при рассмотрении отличий цивилизации от варварства. Проблему можно ясно представить, если сравнить фрейдистский анализ «естественного состояния» человечества с анализом Томаса Гоббса. Фрейд искренне согласился с мнением Гоббса о том, что без правил и установлений, руководящих поступками цивилизованного человека, жизнь была бы «одинока, бедна, беспросветна, тупа и кратковременна». Хотя первобытный человек обладал большей свободой для следования инстинктам, Фрейд утверждал, что «его возможности для наслаждения этой свободой в течение какого-то периода времени были ничтожными». Однако в отличие от Гоббса Фрейд заявил, что ненадежность естественного состояния человека показывает одно важное свойство человеческой психики. Учитывая наличие явной выгоды от совместной кооперации, утверждал Фрейд, ненадежность естественного состояния показывает, насколько могущественны инстинкты агрессивного или жестокого поведения.
В книге «Недовольство культурой» Фрейд пишет, что «в результате врожденной враждебности человеческих существ цивилизованное общество постоянно находится под угрозой распада. Выгода совместной деятельности не удерживает его в целостности; инстинктивные влечения сильнее, нежели разумные интересы». Этот аргумент имеет изъян, однако этот изъян в высшей степени поучителен. Фрейд замечает, что совместная работа для нас в огромной степени выгодна. Таким образом, рассудок говорит нам, что следует вести себя в цивилизованной манере и выполнять собственную роль в работе над совместными проектами. Тот факт, что у нас очень часто не получается совместная работа, показывает: наши антиобщественные тенденции — наши агрессивные инстинкты — чрезвычайно сильны. Если бы эти «инстинктивные страсти» не были столь могущественными, они бы не преобладали над нашей заинтересованностью в огромной выгоде от кооперации. Безусловно, задача по построению цивилизации поистине колоссальна, так как нам нужно искать способы подавления этих чрезвычайно мощных инстинктов.
Таким образом, взгляды Фрейда в целом сводятся к тому, что все существующее в первобытном обществе насилие есть прямое выражение наших агрессивных и разрушительных инстинктов. Эти инстинкты невозможно убрать; они могут лишь сублимироваться и подавляться. Так что уровень насилия никогда не меняется. Насилие просто перенаправляется, выражаясь скорее внутри, а не снаружи. Вместо того чтобы нападать на других людей, мы изобретаем все более и более изощренные формы психологического самоистязания. В соответствии с фрейдовской моделью разума в виде скороварки находящаяся внутри нас жестокость никуда не уходит. Когда мы смотрим на современного цивилизованного человека, мы знаем, что под маской спокойствия находится кипящий котел гнева и возмущения, которые в любой момент могут выплеснуться через край. Вот почему, по мнению Фрейда, можно сказать, что первобытное состояние открывает важную истину о человечестве — откровенное насилие говорит нам кое-что о нашей основополагающей инстинктивной природе.
Для Гоббса же насилие, существующее в первобытном состоянии, не свидетельствует о каких-то глубинных особенностях человеческой натуры. По его мнению, насилие порождается мелкими нюансами наших социальных взаимодействий. Фрейд полагает, что поскольку все мы заинтересованы в сотрудничестве друг с другом, рассудок должен принуждать нас стремиться к этому. Однако Гоббс считает, что при отсутствии правил тот факт, что мы все заинтересованы в кооперации, не обязательно служит для индивида стимулом совместной плодотворной деятельности. Рассудок нередко велит нам украсть овощи у соседа вместо того чтобы выращивать свои, солгать вместо того чтобы сказать правду, увиливать от дела вместо того чтобы трудиться. Другими словами, рассудок ввергает нас в проблемы коллективных действий. Кроме того, при отсутствии правил и предписаний мы зачастую не имеем гарантий, что другие люди будут соблюдать договоренности: не нападут на нас, пока мы спим, не похитят плоды нашего труда. Из-за этого все становятся очень нервными. И тогда люди, первоначально не имеющие враждебных намерений, часто наносят превентивные удары по окружающим, чтобы предотвратить ожидаемые атаки. Как говорит Гоббс, люди атакуют друг друга не только ради выгоды, но еще и ради собственной безопасности.
Так что, согласно взглядам Гоббса, не стоит полагать, будто люди руководствуются глубоко укорененной любовью к насилию или агрессии. Он утверждает: даже при том, что первобытное состояние пронизано насилием, причина этого вовсе не в фундаментальной людской агрессивности. Проблема лишь в том, что мы не в состоянии доверять друг другу. То есть мы занимаем агрессивную позицию по отношению друг к другу и следуем стратегии эксплуатации вовсе не из-за всеобъемлющей потребности в угнетении других людей. Мы поступаем так главным образом для защиты самих себя от эксплуатации окружающими. Если, решая дилемму арестанта, вы подозреваете, что ваш партнер собирается свидетельствовать против вас, то с вашей стороны будет безумием не свидетельствовать против него. И тогда вы оба сажаете друг друга в дерьмо не из желания так сделать, а просто чтобы избежать ситуации, при которой вас самих посадят в «это самое». Здесь нет речи о некоем зловещем «инстинкте смерти», попирающем нашу рациональность, это просто логичный ответ на ситуацию, в которой имеется взаимное недоверие.