По ту сторону, за чертой его, осталось все, чем они жили прежде. Старая, брошенная финишной ленточкой 1986 года учебная лента о гражданской обороне. Они подняли ее и посмотрели несколько кадров. И тут же бросили. Ни на минуту не останавливаясь, прошли мимо недостроенного Дворца культуры, как разрушившегося на взлете космического корабля. Конторы совхоза с выглядывающей из-за забора Доской почета, обрамленной с двух сторон лозунгами: "Да здравствует коммунизм" и "Слава КПСС". Зашли в школьную мастерскую. Там аккуратно, в рядок, как гробики, стояли готовые и еще не совсем готовые скворечники. Выскочили, будто ошпаренные. Магазин встретил их промозглой сыростью и пустотой витринных полок. Но зато библиотека была забита книгами. Книги на полках, книги на полу, вперемешку с битым стеклом. Достоевский и Толстой, Адамович и Быков, и томики сочинений Ленина. В библиотеке они хотели измерить радиацию: не удалось. Дозиметр зашкалило.
И, похоже, все здесь было за той же шкалой, за чертой человеческого понимания. Почувствовал ли это или просто не выдержал водитель, выскочил из библиотеки, крикнул в пролом окна:
- Я до дому! Я хутенька! - и бегом, набирая скорость, рванулся к двум стоящим на отшибе, как на хуторе, хатам.
Когда они подошли к тем хатам, водитель, не заходя во двор, все еще топтался у ворот:
- Не могу. Кто-то не пускает... Вот же люди, все рамы повыламывали...
- Не пускает кто-то... Мы пускаем. Иди. - Открыли ворота, втолкнули его во двор. Но и во дворе он вдруг остановился, сбился с ноги возле сарая:
- Гляди ты, даже футбольная форма сохранилась... Я капитаном команды был. Вот бутсы остались...
С этими бутсами, словно они приклеились к его рукам и предназначены были для носки в руках, он вошел в избу. По всему, радости она ему не доставила. По крику и стону, вырвавшемуся у него, кажется, даже ударила.
В голову, в глаза ли приложилась так, что он заметался:
- Батькин шкаф поломали. За что они его, не понимаю. Он же своими руками его стругал.
Разломан был не только шкаф, поломано, перевернуто было в хате все, что можно было поломать и перевернуть.
- Охранялыцики наши и защитники, солдаты, - сказал водитель, заглянув в хату. - Что казенному человеку надо? Напоили, накормили, - выпить. Горелку шукали.
- А машинку не тронули. Такую войну пережила. Мати наказывала: найди и привези. Это ж память... Это ж ее, мати, машинка. В земле была закопана. Справна. После войны всех нас кормила. А тут в чем были, в том и уехали. Все кинули-ринули, и машинку. А это ж "Зингер"... Привезу, вот обрадуется... Снова шить будет, внуков обшивать... Сегодня ведь одежды не напокупаешься...
Не только "Зингер" для матери уцелел в хате старого лесника. Обнаружилось там и такое, что могло порадовать и мужиков, что искали и не нашли солдаты. Неизвестно, по какой причине, но солдаты не нашли лаза в подпол. То ли не углядели, то ли поторопились вспороть мешки с житом, что лежали в углу хаты и засыпали тем житом лаз, в погреб проникнуть им не удалось.
Водитель достал из погреба несколько банок с вареньем.
- Ставь назад, - сказали ему. - Пластмассовые крышки, грязное будет. Что там, больше ничего нет?
- Есть, березовый сок...
- Сколько градусов?
- Два литра. И крышка тоже пластмассовая...
- Если сок настоящий, он в любой посуде не испортится...
"Сок" оказался настоящим. На всякий случай его проверили или скорее сделали вид, что проверяют, дозиметром. Поскольку проверить все равно было невозможно. Дозиметр зашкаливало. Машины у водителей были оборудованы, нашлись и посуда, и хлеб, и сало. А на родительских грядках уже набирал стрелку лук, сочный и лопухово широкий.
- Ну, за что? За здравие или за упокой? Решили, что за здравие и за упокой одновременно. Но чокаться не стали. И как положено на поминках, отлили по капле на землю, под войлочную вишенку, возле которой расположились. Вскинули вверх стаканы. Вскинули вверх, в небо, головы. И глаза туда же, будто отказывались видеть перед собой это убогое селище и эту убогую землю. Самого Бога желали видеть. И с Богом! До дна, чтобы не было слез.
Вот тут как раз и появилась пчела. Загудела сначала над ухом одного, потом другого, зло, жестко, будто не приемля самогонного духа. Выбрала самого нелюбого или, наоборот, понравившегося ей автора проекта. Литая, как пуля, закружила перед глазами, когда он опять перевел их на землю. Когда опять перед его взором был убогий двор, рассохшаяся, брошенная посредине его лодка. Укор и боль. Немой плач и крик из выбитых окон хаты, сгроможденных у сарая пустых ульев.