Страннопришлые люди поддержали Надин дом, укрепили, упрочили его на земле. Раскопали и выбросили истлевшие бревна фундамента. Хотя, надо сказать, они и не настолько сгнили, что была надобность их менять. Бревна в основание дома были положены смоляные, сосновые и на сухоньком, песочном месте. А сосна, как известно, в сухости сохраняется, считай, вечно, это не дуб, которому воду и воду давай. Не в бревнах дело, а в том, что избу потянуло. Пошатнулась земля у фундамента, начала сползать в овраг, туда же потянуло дом. Земли, опоры просил дом.
Вместо земли пустили в него шлак, изобильно производимый паровозами, что здесь же, у оврага, чистили свои топки. Из шлакобетона подвели под дом и фунда-мент. А заодно, чтобы дом уж полностью заявил себя омолодевшим, поставили два новых венца. Подложили, законопатили мхом бревна, опустили домкраты, дом, покряхтывая, лег грудью на обновленный фундамент и со свежими заплатами тесаных бревен смотрелся молодцом, даже нос в гору задрал. Овражной стеной чуть подвысился, немного недотесали новые бревна плотники или ошиблись, паз мелкий взяли. Но главное, что при этом произошло, это уже выяснилось много позже, с наступлением зимы, холодов - дом потерял тепло. Что-то порушилось, порвалось или треснуло в его натуре, натопить, нагреть его было почти невозможно, он тут же источал тепло наружу, в воздух. Но мать осталась довольна, она больше любила прохладу. А Наде было все равно. Ниша-прятанка между грубкой и стеной горницы, правда, тоже обузилась, но не по причине смещения привычных размеров дома, сжатия, а потому что она сама росла, хотя и помещалась в нише, но вот-вот могла уже вытолкнуться ею. И Надя это чувствовала всем телом.
С того дня, когда был обновлен и укреплен дом, жизнь ее круто переменилась. Будто обломилась, ушла на дно, и пришла совсем другая, нигде и ни в чем не пересекающаяся и не соприкасающаяся с той, что была в реальности, вялой и скучной. Радовали сны, яркими были восходы и закаты солнца, а промежуток между ними сер и тускл, ничем не заполнен, даже школой. Хотя училась она хорошо, но как-то отсутствующе и без азарта. Подобно траве или кусту придорожной лозы, впитывала в себя солнечный свет и то, что давала земля, не тратя сил, не расходуя памяти. Все сказанное на уроках учителями складывалось как в копилку и всегда оставалось на поверхности.
Незаметно для себя она стала даже отличницей, за что обидно и незаслуженно подвергалась гонениям сверстников. Одноклассники и даже сосед по парте, вечный второгодник, подсаженный к ней с педагогической целью, ее не любили, хотя Надя никогда не пыжилась, не делала лишних движений, всегда давала списывать, но никогда никому не подсказывала. Она не понимала, как можно чего-то не знать, все ведь просто, как мычание: из пункта "А" в пункт "Б" - вот и вся премудрость школьной науки. На отрезках "А" и "Б", как птицы на проводе перед прощанием с летом, рассажено много человечков, конечная цель которых - коммунизм. Наде это было неинтересно, хотя она тоже находилась среди тех летних тоскующих птиц. Но не ей было повелено вести стаю: вожаки были определены свыше и заранее.
При всем этом так же незаметно для самой себя она стала общественницей, и весьма активной. В старших классах возглавляла учком - ученический комитет. Те, кто учился вместе с ней, и сегодня с дрожью в ногах вспоминают тот комитет под ее началом. Она была безжалостным председателем, хотя жестокость ни в коей мере не была ей свойственна, только справедливость и правда. Голая справедливость и такая же обнаженная правда. Без смущения и сочувствия к тем, кто посягнул и нарушил их. Вот почему ее боялись не только двоечники и нарушители порядка, опасались даже учителя. Опасались и пророчили большую будущность: секретарь райкома партии - самое малое.