Но обстоятельства с новым месторождением вдруг резко изменились. На бумаге оно было, а вот железной руды в нем не оказалось. Природа ли во главе с самим Господом Богом сыграли злую шутку, люди ли напортачили, геологи, проектировщики, строители. Как бы там ни было, рудник отгрохали среди тайги, как пляж в центре пустыни Сахара. Руды наскребли только на один состав, первый, под алые транспаранты и торжественную медь оркестров. И то полновесного состава не получилось, ночью подгоняли и цепляли вагоны с рудой из других рудников, вкрапляя даже и вагоны с пустой породой.
Начались долгие и нудные препирательства ведомств, внутренние разработки в этих ведомствах. Искали стрелочника, давшего зеленый свет "большой руде" Сибири. Вот так и вышли на стихотворный Надин опус. Но наказывать ее, восторженную девчонку, рядового геолога, было смешно и нелепо, хотя и негоже спускать такое Придумали, изобрели формулировку: "служебное хулиганство".
Молодая хулиганка решила на свой страх и риск побывать на месте совершенного преступления. Благо это было попутно. Совсем небольшой крюк по дороге в геологическую партию. Не будь душевного сверба, путешествие можно было назвать прекрасным. Железнодорожные рельсы словно плугом развалили, рассекли надвое тайгу и горы. Поезд то парил над ними, повисая на сваях мостов через реки, речушки и ручьи, то пропадал, втянутый в длиннющие тоннели. Несся, вплотную прижимаясь к скалам в ущельях, свирепо обдавая дымом и паром вершины гор, с невероятной цепкостью держащиеся на них пихты, лиственницы, а то и кедрач. Дым вместе с угольной крошкой проникал сквозь стекла вагона. Но не раздражал. В этом было что-то от ее пристанционного железнодорожного детства.
Раздражало другое. Нервическое лихорадочное движение. Один за другим следовали лихие невообразимые повороты стального пути. Но это были кульбиты, повороты самой мятущейся эпохи, коей принадлежала эта дорога. Такой, говорят, повелел ей быть сам вождь всех времен и народов, по примеру своего царственного предшественника Николая. В задумке у него, конечно, дорога была прямой, как взлетная полоса в коммунизм. И на бумаге начертал он ее пряменько, но при этом то ли был слегка под мухой, то ли соратники отвлекли. Не приметил, что пальцы вышли за линейку. И карандаш их добросовестно оказал, очертил до заусениц на ногтях. А строители, созидатели дороги, слепо следовали извивам заусениц вождя. Благо, создателей в то время здесь был переизбыток. Дорога, можно сказать, была вымощена их костями. Может, именно потому так нервически двигался сейчас поезд.
Но все переменилось, как только Надин вагон на полустанке отцепили от основного состава и поставили на новый путь, ведущий уже в тупик - к руднику, за строительство которого она получила медаль "За трудовую доблесть" и выговор за служебное хулиганство. Она ожидала, что туда последует по крайней мере поездок из трех-пяти вагонов. Но вагон был один, и Надя в нем - единственный пассажир.
Такая же единственность только ее присутствия и в самом поселке. Поездок вырвался из последнего тоннеля, объятий гор на равнину, весело отстучал по ней колесами и пошел в лобовую на прорастающую перед ним гору, этаким градом Китежем восстающую из воды, со всех сторон охватившей ее. В свое время, увидев впервые эту гору, Надя онемела. Это было действительно душой желанное Беловодье, снег не успевал стаивать на вершине горы и летом. И аборигены называли его то гусем, то девушкой, в зависимости от того, кто и по какую сторону горы жил. У каждой стороны была своя легенда ее происхождения. Одна краше другой.
Но сейчас Наде было не до красот, окружающих ее, и местного фольклора, языческого и грустного. Поездок словно решил утопиться или, по крайней мере, искупаться, так стремительно бежал он к воде, к озеру. Но у кромки его перед скособоченным станционным домиком с выбитыми, пустыми глазницами окон, резко затормозил у самого чугунного колокола с болтающимся на ветру перевязанным веревкой языком. Так резко, что Наде почудилось, будто колокол звякнул, заговорил. И этот рожденный в нем звук, не считая попыхивания паровоза, был единственным голосом, приветствующим появление Нади в поселке. Никто из служителей станции не вышел встречать поезд, никто не торопился и на посадку. Ни единого человека не маячило и у разбросанных по равнине домишек, гдето в недрах земли замерла и рудничная клеть, шахтовое колесо было бездвижно.
Похоже, Надя прибыла в страну мертвых, начало и окончание местной легенды, повествующей, как тоскует заключенная в той стране живая девушка, превратившаяся в гуся, но так и не смогшая выбраться из обители покойников. Легенда немо оживала из праха и запустения брошенного, покинутого человеком поселка. И она шла по этому праху и запустению проложенным ушедшим уже отсюда человеком дощатым тротуаром. Оглядываясь назад, видела на том тротуаре, на лиственных и пихтовых досках, занесенных предосенней пылью, свои четко отпечатавшиеся следы.