- Это у вас там так было: "хранить вечно", Никодим Григорьевич.
- Намек понял, Генрих Борисович, и не обиделся. Поэт сказал: добро должно быть с кулаками, а я добавляю: и с зубами. Мы должны уметь и всегда быть готовы защитить не только себя, но и народ.
- А где народ, где народ-то, Никодим Григорьевич? Не вы ли его?..
- Генрих Борисович, не без вашей помощи и участия построен здесь рудник. И эта контора, вы знаете, чья она, кому раньше принадлежала. Это наше общее дело. Вы меня понимаете?
- Хорошо понимаю, - неожиданно, как и вспыхнул, погас начальник рудника. - Несите бумаги. Будем сражаться.
Профорг с парторгом ушли. Парторг тяжело, чуть переваливаясь на ходу, профорг - легко, вкрадчиво, но с военным разворотом и четкостью. Комсорг остался в кабинете, нерешительно переминаясь с ноги на ногу.
- Что у тебя, Игорь? - спросил начальник рудника.
- Вы же сами знаете, Генрих Борисович...
- Знаю, Игорь, знаю... - и уже Наде: - Делегат съезда комсомола страны. Так что и нам есть чем, Надюха-горюха, гордиться.
- Есть, - довольно разулыбался комсорг. - Впервые мне оказана такая высокая честь. Первый раз в Москву, и на самолете... Но вы не думайте, я тоже там за общее дело...
Комсорг был пареньком не глупым. Знал, на что надо давить, что тушевать, что выпячивать, кому и что говорить.
- Вот за это я и люблю тебя, Игорь, - выслушав его, опустил голову, положил ее почти на стол начальник рудника.
Донимает, видимо, все же радикулит, посочувствовала ему Надя. Но вскоре поняла, что дело вовсе не в болезни. Железный Генрих играл с комсоргом в игру несложную и простую, длящуюся всю его жизнь при молодежи. Умело подыгрывал, как всякий мужик подыгрывает желанной, хотя и не любимой женщине, чужой жене. Но за всем этим таилось что-то еще, не до конца разгаданное Надей, глубоко скрываемое Железным Генрихом под оболочкой пустых слов.
- Люблю нашу молодежь. Комсомол наш люблю. Тебе, Игорь, обязательно там надо быть. И со всесоюзной трибуны...
- Так оно и будет. Со всесоюзной трибуны, и в полный голос, Генрих Борисович,- И очень искренне Наде: - Я, может, и ушел бы отсюда, но общественные интересы для меня выше личных...
- Правильно. Грамотно думаешь, Игорь. Поезжай.
- Да, но, Генрих Борисович...
- Что - "да"? Что - "но"? Игорь?.. У меня тоже денег нет. Ни общественных, ни личных. Сберкнижки так и не завел. А платят нам, сам знаешь. Какие власти мы здесь представляем, те и платят. И дай Бог, чтобы впредь платили, пока мы снова не откроем рудник, не вдохнем в него жизнь. Я хозяйственник, партия, профсоюз, комсомол. Дорогу и командировочные тебе оплатит комсомол. Ступай...
Одна игра Железного Генриха была Надей разгадана. Он был просто нищим и не хотел никому в этом признаться. И как признаваться в этом сегодня, когда только вчера он был всемогущ. Перед ним трепетали начальники главков и министры. Его именем открывались все двери, казна трясла перед ним мошной, осыпала деньгами, валютой и золотом, как иконостас, увешивала орденами и медалями. Он строил, возводил гиганты, давал большую руду, догонял и перегонял Америку. А теперь он ниспущен, низвержен. Не за что даже купить билет в Москву комсоргу на съезд комсомола.
Игорь из его кабинета ушел недовольный. Надя смотрела ему в спину, как он обиженно и едва не запинаясь шел к двери, сдерживая себя, старательно и тихо открывал и закрывал ее. Не дал он себе воли и в коридоре, ушел по нему почти неслышными шагами. А Генрих, похоже, ждал другой реакции, вздохнул, услышав, как где-то в коридоре с визгом отворилась и затворилась дверь.
Потом оба они, Генрих и Надя, долго молчали. В кабинете копился ранний весенний сумрак. Солнце покинуло его окно. И в предзакатном свете было различимо, что не такая уж здесь и стерильная чистота. Изрядно накоплено и пыли, но что странно - не на окнах и полу, а на потолке. Он был желтовато-сер, подобно старому листу бумаги. И в правом его от Нади углу выразительно видна была чья-то стремительная загогулистая подпись, сделанная, по-всему, пальцем. Надя невольно бросила взгляд на руки Генриха, его пальцы. Они были чистыми, но подпись, несомненно, принадлежала ему. Работая здесь геологом, она столько раз вздрагивала, разворачивая то или иное послание.
Железный Генрих остался по-прежнему зорок. Он заметил, как Надя смотрела на потолок, на его руки, смущенно, но не без вызова улыбнулся.
- Мечтал расписаться на Млечном Пути. Оставить там свой автограф, построить гигант-завод или фабрику. И на Марсе будут ведь яблони цвести... А ты не жалей меня. Будь это только твоя вина, посадил бы без всякой жалости. Расстрелял бы лично без суда и следствия, залдушил бы вот этими руками.