Надя содрогнулась, увидев его сжатые, иссиня железнорудные кулаки на столе перед собой. Без сомнений сразу поверила: расстрелял бы и задушил. Но одновременно с этой дрожью и страхом почувствовала, как горячей волной прилили к голове храбрость и безрассудство. Появилось множество вопросов к Железному Генриху. Она задыхалась под их грузом, невозможостью задать все разом и немедленно получить вразумительный ответ.
Но как раз именно этой вразумительности она не могла найти в своих вопросах. Это был только один всхлип, стон, крик. И ей ли принадлежащий. Кричало, стонало и всхлипывало озеро, подступившее к самым окнам рудоуправления, судорожно металась осенняя муха в развешанной по темным углам паутине. И все прорезавшиеся и рвущиеся из Нади вопросы разрешились коротким и мучительным:
- Кто, кто виноват?
- Обращайтесь, милочка, к Герцену... А что делать - к Чернышевскому.
- Я не дурочка, - не приняла его совета Надя. - По крайней мере, мне иногда так кажется.
- А вот мне сейчас иногда кажется совсем наоборот.
- Вы сдались?
Железный Генрих, забыв о своем радикулите, сбросил с плеч медвежью шубу, поднялся из-за стола и размашисто зашагал по кабинету:
- Вы, бабы, невозможны без жалости. Я еще возрожусь. Я уже возрождаюсь. Первый нокаут я перенес на ногах. А железо, руда здесь есть, есть и будут, пока есть я, Железный Генрих... Я докажу им, докажу всем. Не будет железа, руды - сам пойду в мартен. Я не дам умереть... - голос его заколебался и задрожал.
Надя осторожно, словно боялась кого-то вспугнуть, встала. Шагнула ему навстречу и мягко прильнула лбом к его груди. Генрих, похоже, не понял и не оценил ее самоотверженности. Он снес, смел ее со своего пути. Но, усевшись опять за стол, казалось, опомнился, пристально и долго смотрел на нее, наконец заговорил:
- А тебе можно довериться. Ты моего профорга видела?
Надя кивнула, да, мол, видела.
- А поняла?
Надя опять ответила ему молча, но утвердительно, все так же стоя, как школьница у доски.
- Ты знаешь, меня поначалу это даже тешило. Не осуждай только сразу. Поверь мне, все это очень и очень сложно, Надя. Да, да, было, все было. Но ведь остались и Беломорканал, и Турксиб. И их имена в истории... Меня тешило... И то, что это здание, рудоуправление на фундаменте бывшей комендатуры здешних спецлагерей. Более того, мы даже не сносили первого этажа, достроили, укрепили. Поставили сверху два новых. Ты сама все видела и все знаешь. На твоих глазах ведь все.
- Знаю, - сказала Надя, - в этом здании, в бывшей секретке, жила, пока шла разведка. И если бы не работа, не загрузка с утра до вечера...
- Вот. Я тоже теперь стал суеверен. Боюсь проклятия. Но я сниму это проклятие, сниму или удавлюсь, умру.. Уже формируется новая партия. Не сегодня-завтра здесь все оживет. Начнется доразведка месторождения.
- Я приду на доразведку. Я уже здесь с сегодняшнего вечера. Я пойду вместе с вами в разведку, Генрих Борисович.
- Нет, Надя, нет. - Железный Генрих снова был на ногах, заставил подняться и Надю. Теперь он обнял ее. Коснулся головой Надиной груди и тут же оторвался, посмотрел ей в глаза. И оттолкнул, отошел в сторону, как только она потянулась к нему. Застыл на фоне схваченных уже мраком окон подобно гранитному или бронзовому изваянию. И, стоя спиной к Наде, туда же, в окно, собственному отражению: - Не надо, Надя. Мне... будет больно...
- Вам больно? - чуть кокетливо уже не поверила Надя.
- Да, Надя. Мне иногда сегодня бывает больно. А после того, что я тебе сказал, после нашего разговора... Забудь все.
- Я остаюсь!
Он поднял брошенный Надей на стул рюкзак, так же молча принялся одевать его на плечи ей. Надя не сопротивлялась, она чувствовала неумолимую уверенность его рук и покорилась им.
- Жестко, но иначе нельзя. Пойми, мне нельзя расслабляться. Сто верст до твоей партии молодым ногам не дорога. Я в твои годы к девкам за ночь больше пробегал.
- Ночь же на дворе, - слабо попробовала она сопротивляться. Но он не пожалел.
- Здесь для тебя нет ни кровати, ни постели, ты уж извини. Банку тушенки, булку хлеба, пол-литра спирту - вот и все, что я могу дать тебе в дорогу.
- Благодарствую, - сказала Надя и поклонилась ему в пояс. - Хлебайте спирт сами, помогает при радикулите.
И демонстративно хлопнув дверью, покинула Железного Генриха в его ночном кабинете.
Он нагнал ее верхом на лошади глубокой ночью километрах в десяти от поселка уже подчиненной высокому покою дальней горной дороги. Она любила этот покой и ночную дорогу при звездах и яркой сибирской луне, когда все в тайге замирало и затаивалось. И только верховой ветер пошумливал вершинами долгожителей - кедров и пихт, а стволы их источали дневное солнечное тепло, сочились запахом смолы-живицы, почти неземным, чуть терпким и грустным. Возникало ощущение какой-то необъяснимой печали и породненности, единения с этим ночным миром, застывшей или подмигивающей с неба звездой, единения неба и земли и своего собственного полного слияния с ними. Ощущение силы и независимости, растворенности среди гор и тайги, парения, полета над ними. Такой порой и в такие мгновения особенно уютно и ловко шагалось на высоте, по горным кручам. Внизу ущелье, непроглядная темень в нем и ознобистое дыхание сырости, влажности. А на круче тепло и вольно. И пролетающий в небе самолет, далекий и неслышимый, четырехглазо красно приветствует тебя, вспарывает небо, прокладывает тебе ровную белую дорогу.