- Вы слышите нас, люди? Человек, смотрящий сейчас телевизор в своем доме, в своей квартире, ты слышишь меня? Я лечу над тобой.
Наде показалось, что она и в самом деле начала с кем-то говорить. Но хотя слова звучали ее, голос был мужской, и не без приятности, мягкий такой. И теперь уже она завертелась юлой в кресле. Кто подслушал, кто выдал ее мысли?
Говорил сосед, бубнил, припав к иллюминатору, словно к рупору. И хотя Надя твердо решила игнорировать его, не выдержала, обратилась к нему, неосознанно сработало и прорвалось вдруг охватившее ее любопытство, какой-то внутренний озноб. И одновременно протест: как он смеет послушивать ее, говорить от ее имени:
- О чем это вы там и с кем?
Последовала не очень продолжительная пауза. Сосед оторвался от окна, повернулся к ней смущенно пылающим лицом:
- Это вы мне, это вы со мной?
- Кажется, рядом никого больше нет. - Надя с вызовом демонстративно покрутила головой. - Все остальные вне пределов слышимости. Вы что, всегда разговариваете только сами с собой?
- Только в самолете и у окна, так что вы уж извините, извините, - с обезоруживающей простотой и откровенностью ответил попутчик и искренне улыбнулся Наде. Зубы были неплохие, улыбка тоже.
Но она не признала ни его искренности, ни простоты:
- Могли бы и со мной поговорить, - надменно передернула плечами.
- Мог бы, но мне показалось, что вы не желаете со мной разговаривать. Я ведь еще на курорте пытался с вами заговорить, но вы не ответили. Помните?
Надя не помнила, но вот когда он первый раз улыбнулся ей, чуть что-то забрезжило, какая-то более ранняя память, не курортная. На курорте ей было с кем разговарить, не ему чета. Адреса их в записной книжке, как и ее адрес в их записных книжках, могильнике или поминальнике усопших дней и лиц. И это своеобразная проверка на искренность, прочность сказанных, взаимно данных курортных клятв и обещаний. Вспомнят, отзовутся, напишут - она ответит. Но сама первой ни за что не будет писать. Мог подкатываться на отдыхе и этот парень, но она, конечно же, его отшила, по одному только внешнему виду.
- Не помню, ничего не помню, - честно призналась Надя и почему-то вдруг смутилась.
- Тогда давайте знакомиться заново: Германн, а можно и Георгий. Но зовите просто Юрой,
- Будет еще проще, - досадуя на собственное смущение, съязвила Надя, - величать вас просто Янусом.
И как выяснилось много позже, попала в яблочко. У него было множество лиц, и все подлинные, настоящие, которые, как это ни удивительно, не способен сотворить город. Их может дать только деревня. Лица, меняющиеся каждый раз в зависимости от обстоятельств, многослойные, многоярусные, маски, надеваемые и снимаемые вместе с настроением. Но тогда она еще не знала его и не могла разгадать.
- Янусом не надо, - едва ли не взмолился он. - У нас в деревне собака была - Янус.
Надя засмеялась:
- Надеюсь, добрая?
- Злющая, не приведи Господи. Но я собак не боюсь, С детства их не боюсь. Тут главное - подходить к ним без камня за пазухой, без палки в руке. Страх свой держать. И любая собака поймет: вы человек с чистой совестью и открытой душой.
Он еще долго что-то рассказывал ей о собаках. Но Надя слушала вполуха. Возникшая на мгновение симпатия к нему разрушилась, собак она не любила,
- ... И вот иду я с другом. Направо улица - собаки лают, надрываются. Налево улица, тихо. Как пойдем, спрашиваю - тудой или сюдой?..
Надя готова была закрыть уши. "Тудой, сюдой..." От этих простаков ее уже воротило. Слава Богу, отдохнула от них месяц. Но теперь... Теперь она опять возвращается к ним. Ими переполнены тайга и геологоразведка, людьми без прописки и постоянного жилья. Слова "бомж" тогда еще не было в природе, считалось, что таких людей в социалистическом обществе попросту не существует, они ликвидированы как класс залпом "Авроры". И было в тех людях, их лицах, взглядах что-то бесконечно тоскливое и жалостное, именно собачье, хотя они исправно били шурфы, копали канавы, бурили скважины, опускали и доставали трубы, изымали керн, рыли Родину изнутри и получали за это немалые деньги. Среди геологов была и другая, тоже весьма распространенная порода людей, среди истинных дипломированных, а порой и остепененных - утонченно рафинированная, но постоянно рефлексирующая. И эта их рефлексия в конечном счете при близком рассмотрении смыкалась с обиженностью и бездомностью большинства таежного люда. Они тоже были примитивны своей рафинированной отрешенностью, возвышенностью.
Тех и других Надя сторонилась. Ей все же больше по душе были люди типа Железного Генриха, в них даже на расстоянии чувствовалась сила, сибирская мощь. Но таких было мало. И все они уже были разобраны, которые государством, делом, которые другими, более ловкими женщинами. И они были однолюбами, верны навсегда своему государству и своим женщинам. Ко всему прочему, в них не сохранилось и намека ни на Волконского, ни на Лунина. Это был класс, пришедший им на смену, в свое время успешно умерщвленный, но вскоре уродливо, торопливо и прямолинейно возрожденный; с одной стороны - бесконечная смелость, а по другую сторону - такая же трусость под маскхалатом веры и энтузиазма.