На стройку вне плана пригнали десяток вагонов цемента. Того цемента у них и так было завались, при желании можно было воздвигнуть хорошую гору, и маленькие бетонные горушки со всех сторон окружали рудник; то растворный узел вдруг свирепел и выдавал такую массу продукции, что ее сразу самосвалами вывозили на свалку, а то водители иногда не могли разыскать нужную точку, плутали от объекта к объекту и в конце концов сбрасывали уже твердеющий бетон где ни попадя, опрастывались прямо на дороге, чтобы потом не выдирать его из кузовов зубами - кувалдами и кайлами. И те злополучные десять вагонов цемента, как выяснилось впоследствии, загнали к ним по ошибке. Стрелочник, видимо, не в ту сторону и не вовремя поворотил стрелку.
А вагонов в стране не хватало, железнодорожники сражались за оборачиваемость подвижного состава. И не успел цемент поступить на стройку, как тут же пришла телеграмма с требованием немедленного возврата вагонов, иначе штраф за каждый час простоя. И цифры того штрафа были умопомрачительные. Железный Генрих кинул клич: комсомольцы, вперед! Но комсомольцы - это так, для красного словца, вместе с ними работали и условно освобожденные и не условно заключенные. К самому руднику примыкал лагерь, и многие из комсомольцев жили тоже в лагерных бараках, в основном чернорабочие - жилья на всех не хватало.
Три друга еще колебались: комсомольцы они или нет, бежать им на аврал или на этот раз сачкануть. Сомнения развеял сам Железный Генрих. Он с матом ввалился в их барак:
- Засранцы, мало того, что месяц по институтам прохлаждались!
- Мы не прохлаждались, мы пахали, как лошади, добывая дипломы, - маленький и тоже взрывной Рабинович, сжимая кулаки, грудь в грудь стоял перед исходящим на мат начальником стройки. И глаза у него были темные и пустые, как у Железного Генриха.
- Ты что, соплеменник? - удивился последний. - Диплом получил, так и драться со мной потянуло? Сопляк, я тебя по стенке размажу!
Два Кагора - Говор и Карпович стали плечо к плечу с Рабиновичем.
- Ну, Аники-воины, ну, молодцы-засранцы, - нисколько не удивился такому отпору Железный Генрих. - А вот это видели? - он похлопал себя по висящей на поясе портупее с наганом и сразу же подобрел и развеселился: - Ну, право дело, молодцы. Воспитал гвардию. Десять минут, чтобы выпить и закусить, обмыть дипломы. А я побежал шурудить дальше и писать приказ: с завтрашнего дня каждому по участку, на инженерную должность - достойны.
Со стороны Генриха это было похоже на покупку. И Германн, будь он один, ни за что не пошел бы на разгрузку цемента. Он был, конечно, комсомольцем, но ежедневно общаясь и работая вместе с зеками, исподволь, сам не замечая того, матерел и потихоньку превращался в зека. Советского зека - комсомольца и патриота. Туфты, правда, не гнал, сам бил морды зекам, когда подлавливал их на туфте. А сачкануть в подходящее время, потянуть резину, подавить клопа считал своим святым долгом. И сейчас был повод и предлог сачкануть.
Но Рабинович с Карповичем переоделись и пошли на аврал. Германн нехотя потянулся следом за ними. За компанию, говорят, и цыган готов повеситься.
На аврале их разделили. Германн ушел на разгрузку вагонов, Карпович с Рабиновичем - на приемку уже выгруженного цемента. В огромный, несколько сот тонн складской бункер рвался и Германн, вместо Рабиновича. Работа считалась блатной, стой себе поплевывай и потихоньку греби поступающий сверху цемент. Рабинович немного уступал ему в силе и сложении, но был куда более вертким, подвижным. Это и определило выбор и судьбу каждого из них.
Германн так до конца и не понял, что там, в бункере, в их добровольном заключении, произошло. То ли они придремали после бессонной дорожной ночи, то ли были наказаны усердием и трудовым порывом авральщиков. Цемент в бункер поступал двумя потоками: по конвейеру и самотеком, с самосвалов, разгружающихся непосредственно в люк бункера. Двумя потоками их могло и захлестнуть, присыпать и утопить в сыпучей, трясинно засасывающей массе. Как бы и что там ни случилось, смерть их была долгой и мучительной.
Поначалу никто из авральщиков тоже понять не мог, что случилось, пока не начал пробуксовывать конвейер и не задымился от перегрузки электродвигатель. Цемент перестал поступать в люк. Да и люка, собственно, уже не было видно, сплошная серая гора, навороченная транспортером. Его догадались выключить лишь тогда, когда один за другим начали перегорать предохранители в пускателях. Выключили, но еще не осознали, что там, в бункере, живые люди, а осознав, в растерянности пытались вспомнить, кто же именно. И только после этого, и то не без помоши прибежавшего Германна, начали действовать. Но уже было поздно, давно поздно.