- Но нету, нету у меня ничего приятного для вас... и для себя тоже.
- Почему и для себя тоже?
- Не знаю.
- Ну что же, спасибо и за это, - сказала Надя. - Вы очень искренни и непосредственны. И за это вам все прощается. А я хочу, почему-то вот очень хочу, чтобы со мной сейчас говорили, чтобы кто-нибудь меня сейчас заговорил. Грустно, тоскливо. Пойдемте выпьем кофе.
С этого кофе все и началось. У буфетных стоек аэропорта его продавали в плохо промытых зеленоватого оттенка граненых стаканах. И сам кофе был зеленовато-серым, с плавающими в нем ошметками чего-то коричневого. И они долгое время дрейфовали от буфета к буфету, обходя навалом лежащие на полу баулы и чемоданы, переступая через ноги устроившихся здесь же их владельцев, пока не подобрались к ресторану. У зелено семафорящей вывески остановились, посмотрели друг на друга, и уже Германн подхватил Надю под руку и повлек в зал.
В баре ресторана Германн, желая быть галантным, еще раз оконфузился. Надя потребовала двойную порцию черного кофе, то же самое, следуя ее примеру, заказал и Германн. Бармен, необыкновенно гибкий и подвижный парень, минуту-другую поколдовал у кофеварки, подал две чашки. Германн, глянув на содержимое их, возмутился:
- Мы же заказывали черный, без молока.
Бармен, приняв деньги, уже отходил, но, услышав слова Германна, незамедлительно вернулся. И так посмотрел на него, что у Германна ухнуло и оборвалось сердце. Он почувствовал, что сморозил очередную глупость, а какую - не мог понять. Бармен обливал его чисто советским официантским презрением и одновременно участием и недоумением, с сочувствием при этом обращаясь взглядом к Наде:
- Это не молоко, паря, - назидательно процедил он сквозь зубы, - это пена.
Надя откровенно хохотала, слушая бармена и подмигивая ему.
- Шли бы вы все к черту со своим черным кофеем, - наконец дошло и до Германна, что за глупость сморозил он. - И ты тоже к черту, и...
- Ты просто прелесть, - Надя, чуть привстав на цыпочки, вся выструнившись, закрыла ему губы кончиками уже отдающих ароматом кофе пальцев. - Ну просто прелесть...
- Тогда можно, я ему врежу? - моментально отошел Германн.
- Можно, - разрешила Надя, но тут же и запретила.
- Можно, но лучше не надо, хотя и надо. Он же официант, обслуга.
- Ну тогда бутылку коньяка, паря, и побыстрее, - приказал Германн все еще наблюдавшему за ними официанту.
- Бутылку - это ты зря, паря, разошелся, - сказала Надя. - А вот по соточке я с тобой за компанию, пожалуй, тоже дерябну.
Он не поверил ей. Надя пояснила:
- Никогда в жизни коньяка еще не пила.
- А что же ты до того пила?
- Спирт и вино. Но больше спирт, - невинно призналась Надя, - а коньяк как-то не выпадало.
- Тогда бутылку, и самого лучшего, отборного.
- Лучший у нас "Наполеон", французский, с наценкой, сто двадцать рублей...
- Заверните, - сказал Германн.
- Что? - не понял бармен, на всякий случай отодвигаясь от Германна.
- Он шутит, - успокоила бармена Надя. - Два по сто "Наполеона".
- И лимончик сверху с сахарком, - все же вставил свои двадцать копеек Германн.
Коньяк "Наполеон" Германн пил тоже впервые. "Сибирская язва" - пятидесятишестиградусная водка, особенно если иметь в виду цену, куда приятнее и целительнее. Германн, хватив залпом свои сто граммов "Наполеона", еле отдышался.
- Не хмелите меня с утра, - посмеивалась над ним Надя, деланно помахивая ладонью у рта.
- Да, после "Наполеона" хочется говорить по-русски, - вторил ей Германн.- Только приятное, только приятное...
Но приятному разговору у них в тот день не суждено было состояться. Так уж распорядилась судьба. Вцепилась в них мертвой хваткой раскаленно прописанного свыше, где-то, видимо, сетуя и негодуя, что они все время ускользают от ее объятий, ломают, крушат предначертанное роком. И сейчас здесь, в баре ресторана, под коньяк и черный кофе все пошло, как предсказывал Германн, опять же по-русски, поворотилось и обернулось чисто русским вопросом, неизбежным даже в присутствии милых дам. И сам "Наполеон" оказался бессилен, не смог им помочь, молодым, здоровым и даже слегка охмеленным.
- Кто же все-таки виноват?..
Виноват в данном случае был Германн, он все еще не мог отойти от своих самолетных воспоминаний о том, как погибли его друзья. И эта горькая память обострилась после выпитой стопки коньяка. Видимо, то же произошло и с Надей, потому что она тут же подхватила его вопрос, как теннисный шарик, и отбросила, швырнула его в лицо Германну, слегка только по-женски, как водится, переиначив:
- Как вы мне все надоели, таежные сибирские мужики. Нет виноватых, нет. Как нет и вопроса, что делать. Сначала делать, за ценой не постоим, потом хоронить своих покойников. Потом ронять в рюмку скупые мужские слезы... Слушай, а ведь надо еще лететь. Надо торопиться.