Первые впечатления, как говорят, самые верные и сильные. Но их нет. Даже ощущение оторванности от родной земли, заброшенности в иной мир не сказать, чтобы очень уж острое. Так, накатит на мгновение: где это ты оказался, на каком свете находишься, накатит - и отпустит.
Бесконечные летучие и неподвижные, как снега, облака, бесконечная голубизна океана во время полета. Все буднично. И сам отлет тоже. Перешли границу, и все - назад ни шагу. Но в душе непреходящее ощущение, что ты еще дома.
Гандер. Канада. Посадка. Почти пустой зал ожидания. На одной из стен мемориальная доска свидетельствует о времени открытия аэропорта королевой Елизаветой. На английском, конечно. А чуть пониже и на родном: "Здесь была Людмила". Доска метрах в трех от пола. Какого же ты роста, Людмила, как сподобилась ты так вырасти?
Дозаправка самолета завершена, под зонтиками, в Гандере, в Канаде, как и в Москве, тоже дождь, - снова в самолет. И снова бесконечная голубизна океанического равнодушия.
Но вот и конец океану. Материк, правда, тоже испещрен, изрезан голубыми лентами воды. Побережье застроено густо. Но нет той многоэтажности, на которую настроился, которую готовился увидеть. Нет небоскребов. Ты что, одноэтажная Америка. Мягкая-мягкая посадка, будто земля еще в воздухе взяла самолет на ладонь и бережно опустила. Выхожу, разочарованно топчусь, пружу на месте. Очень много бетона, натурального камня, серого и черного. И полное отсутствие нашей аэропортовской многокрасочности. Все очень строго, даже бедно. Никакого внимания ко мне, советскому, равнодушная процедура таможенного досмотра: забирают квиток, заполненный еще в самолете, и - гуд бай. Я белый человек. Я еду по Нью-Йорку, повеситься можно! Как по грибы куда-нибудь из Минска под Хатынь еду. И в самом деле, водитель, молодой и очень доброжелательный парень, оказывается из деревни неподалеку от Хатыни. А сейчас...
- Коммунальная служба не работает, - замечает один из моих попутчиков по рейсу, по наблюдательности и точности замечания, похоже, действительно работник коммунальной службы. Потому что, и правда, на обочине меж бугров, поросших хилым кустарником, столько бумаг, целлофана и прочих отходов человеческого бытия, словно у нас на свалке. Водитель со встретившим нас представителем ООН от Беларуси переглядываются и улыбаются:
- Что бумажный, упаковочный мусор. Машины брошенные по обочинам валяются. Чтобы доставить их на свалку - надо платить. А так - едет... Заглох, стал, снял номера, чтобы его не нашли. И пошел налегке.
И правда, вот одна такая брошенка-машина, без колес, ободранная, раскулаченная... А на вид, так и вполне-вполне.
- Кому что надо - то каждый себе и берет, - объясняет водитель. - Как-то наша машина стала среди дороги. Колесо спустило. Начал ставить новое. А с другой стороны какой-то американец скручивает с моей машины колесо. "Что ты делаешь?" - "То же, что и ты. Тебе можно, а мне нельзя? Думаешь, мне колеса не нужны?"
Первая ночь на чужбине. Что снилось? А ничего хорошего. Все заокеанское. Насмотрелся перед тем, как уснуть, какой-то американской рекламы. А еще - смотрел какое-то бесконечное представление, смысл которого так и не понял. Безостановочная драка на боксерском ринге. И меня всю ночь молотили, как жито на деревенском току. Будто сноп били цепами. Били-били, переворачивали, и снова да сначала.
Часов в одиннадцать утра меня, как собачку, вывели на променад. Именно вывели, потому что из стен представительства одному, скажем так, выходить не рекомендуется: Нью-Йорк - город наркоманов. Вывели на знаменитую Пятую авеню. Что в этой авеню знаменитого не понял. Степенные и солидные, словно только что сошедшие с экранов телевизоров полицейские с наворотом по всему телу невиданной техники. Вглядываюсь до рези в глазах в лица американцев. Ни в одном не вижу оскала. Очень даже доброжелательные лица. Я им вроде нравлюсь, они мне тоже.
Бродили по авеню, как по полесской дуброве, часа два. Могли бы и дольше, но торопились успеть в представительство до начала сионистской демонстрации, что каждое воскресенье проходит у стен нашей миссии. Успели. Морды нам сионисты не набили. Правда, собралось их к тому времени мало - человек пять. Орали кто во что горазд под равнодушными взглядами скучающих полицейских, громко, но как-то вяло, без куража. Почему-то стало жалко их. Жалко и обидно.
Зашел в комнату, свалился на кровать, ночь же у нас, спать, как в детстве, хочется. И едва не проспал начало борьбы за мир - благотворительный концерт детей. Разбудили без трех минут до того, как мы должны быть на месте. А ехать, говорят, двадцать пять минут. О Боже, что же это я так плохо веду себя на американской земле. Промашка за промашкой. Водитель открыл дверцу машины, видимо, для моего сопровождающего, дипломат, посол все же. А я шустрее - раз, и на сиденье уже, заднем. Его, понял позже, место занял. У дипломата нервы дрогнули от моей полешуцкой наглости. Но что значит выучка: