ООН, кресло, как ученическая парта на полдюжины учеников, сидишь, слушаешь, пока не очумеешь, потом бродишь но ооновским коридорам, по мягкому синтетическому ковру, от которого быстро потеют ноги. И опять ученическая парта. Один выступающий сменяет другого, поднимается и опускается молоток председателя. Хочется подбежать и глянуть, кого он все время бьет и убить не может. Но лень. Туман на улице. Туман в голове.
Каждый, кто поднимается на ооновскую трибуну, считает своим долгом обстоятельно высказаться о личности председательствующего: "С высоты этой трибуны не могу не сказать о Вашей мудрости, преданности делу... для нас великая честь работать под Вашим руководством... Вы великий сын великого народа..."
Высший орган планеты заседает... Должен заседать с десяти утра. Но вот уже и пять, и десять минут одиннадцатого, а зал наполовину пуст. Огромнейший зал ООН, круглый по форме, чем-то неуловимо напоминающий наш планетарий. А сцена, где, подобно Мавзолею, возвышаются трибуны, стол председателя и его заместителей под эмблемой ООН, вынуждает вспомнить ристалище гладиаторов в Древнем Риме.
Неповторимый и ни с чем не сравнимый дух, запах ООН. Запах дезодорантов, смешения духов, ароматов. И свежий, стерильный воздух кондиционеров, запах ароматизированного табака, интернациональных сигар и сигарет. Голубое клубение дыма по коридорам со сверкающими никелем автопоилками с артезианской, ломящей зубы американской водой. Многонациональное дыхание разных рас и народов, женщин, мужчин, белых, черных и желтых. Медовый, цветочный запах опять же табака, на который, будь здесь пчелы, - непременно бы припожаловали. Но улей этот чисто человеческий.
Ноев ковчег, занаряженный экипажем космический корабль. И эмблема ООН с золотистой, искусно направленной подсветкой - символ нашей земли, воды и суши, в голубой сети параллелей и меридианов, повитых хлебородным колосом. Материки сами шагнули в этот зал вкраплениями от зеленого до розового гранита и мрамора. Гранита и мрамора скорбно-черного и ослепительно-белого с сухожилиями, венами и артериями самых неожиданных оттенков и цветов. Видимо, так жилиста и многоцветна сама наша земля, человек. И президиумный отсек, полное впечатление - командирская рубка интернационального космического корабля.
Светло-золотистая подсветка ооновской эмблемы по мере отдаления незаметно густеет, переходя с камня на дерево, похоже, вагонку, среди которой, как иллюминаторы, отсвечивают стеклом кабины переводчиков с настороженными черными глазами кинокамер, дремлющих в глубине затемненных ниш. Время от времени эти глаза алчуще красно пробуждаются: нашли, узрели добычу: прикорнувшего, задремавшего в зале дипломата, чаще черного, истощенного вчерашним дружеским застольем или застольем международным - приемом в чью-то честь, а может, и в честь собственную. Завтра его портрет будет растиражирован в прессе. Он увидит себя, горемычного, узнает и возрадуется.
За огромными, во всю длину зала, стеклами океанской синью просматриваются стены коридоров, по которым. как в гигантском аквариуме, размыто проплывает черная или белая голова, яично лысая, непокрытая или вярком, будто оперенье декоративной рыбки, национальном уборе. Та же пестрота и смешение красок и в самом зале: пластиковая зелень длинных, на шесть человек, столов со слоновыми хоботками замерших микрофонов, готовых в любую минуту вещать твоим голосом, слушать и подслушивать. Простонародная лазурь задних кресел для обычных смертных, служащих, приглашенных. Делегатские же кресла - благородно бежевые. С приближением к цвету дорогой слоновой кости - для премьеров, министров, членов делегаций. И робкий теряющийся здесь дневной свет, сочащийся из-за редких, под солому и дерюгу, занавесей - это уже за спинами галерки, зрителей, расположившихся, будто в кинотеатре перед сценой - многочисленными актерами и актрисами ооновского лицедейства.
Лицедеи невообразимо пестро декорированы национальными костюмами своих стран. Зал по-негритянски курчаво черен, по-европейски и американски платиново сед.
И над этими картинами, залом, зеленью и лазурью, народами и расами - серо-голубой купол, небо с вставными плафонами элекрических звезд. В самом центре купола - круг, намек на солнце...
Двадцать минут одиннадцатого. Кажется, что-то сдвинулось. Зал активно заполняется. Служащие быстренько разносят какие-то бумаги, будто срочные телеграммы. А возле президиума - носятся словно угорелые. Не иначе, что-то случилось. Так и есть, но об этом я узнал уже позже. Событие чрезвычайное. Оказывается, Рейган - президент Америки - не смог своевременно попасть в зал. Застрял в ооновском лифте. Вот так. А мы нарекаем на свое отечество: бардак, бардак. Во всем мире, на всю планету одно и то же богоугодное заведение.