— Я в порядке, — пропыхтел он.
Сбросив поддерживающие его руки, он, спотыкаясь, пошел вперед. Одной рукой он по-прежнему сжимал фонарь, а другой — револьвер. Он не вдохнул и не глотнул насыщенной дерьмом воды, чего боялся пуще смерти. На минуту остановившись, он обернулся: они отошли от устья тоннеля метров на семь. Эбботт и Галиндес ждали: Галиндес озабоченно, а Эбботт безмятежно. Клейн неожиданно почувствовал себя дураком, но это его привычное, относительно нормальное состояние. Клейн засунул револьвер в карман и соскреб с лица волосы. Дыхание его успокоилось, он выпрямился во весь рост, надеясь, что выглядит более-менее достойно.
— Идите за мной, — сказал он.
Они двинулись дальше. То и дело они проходили мимо каменных ниш в стенах с негорящими лампами в проволочных каркасах. Эти лампы навели Клейна на мысли о Деннисе Терри, и он от души понадеялся, что тот на своем пути в блок „С“ добился большего успеха. За его спиной Эбботт с мешком цемента на плече замурлыкал какую-то мелодию могильным голосом. Что-то смутно припомнилось. Ба, да это псалом… Клейн узнал мелодию, но слова забылись намертво. Одна строчка всплыла в памяти сама собой: „…и сделал эти ноги в давние времена…“ Слова к мелодии подходили, но больше Клейну ничего не вспомнилось. Он подумал, как далеко разносится по воде пение Эбботта, но просить гиганта замолчать не стал. Шлепая по воде, Клейн задумался об изменениях в поведении Эбботта за последние часы. Люди, страдающие от шизофрении, в стрессовой ситуации часто впадают в острый психоз. Речь великана стала более плавной, возможно даже по-своему более связной. Клейн был не в состоянии оценить логику вселенной Эбботта, где царило Слово. До Клейна дошло, что Слово могло окончательно подчинить себе разум гиганта, и у него по спине побежали мурашки. Он оглянулся. Эбботт продолжал жужжать себе под нос; свисавшие из-за пояса рукоятки молотов покачивались в такт движению. Клейн с досадой припомнил, что после убийства своей семьи Эбботт распевал гимны над ее огненной могилой. Доктор не умалял своего влияния на Эбботта и уважения, с которым тот к нему относился, и высоко ценил это. Но ведь и семья была гиганту не менее дорога… Через несколько метров у перекрестка тоннелей Клейн с удовольствием пропустил Эбботта вперед.
Впереди открылся новый проход, перпендикулярный их тоннелю. Поток, с которым они пришли, вливался в другой, несущийся слева направо. Диаметр поперечного тоннеля был сантиметров на шестьдесят больше, и вода по нему текла намного быстрее. Старый тоннель продолжался и на другой стороне потока: из него в поперечный тоннель тоже вливались нечистоты. Клейн искренне надеялся, что им не придется идти против течения.
— Куда идем? — спросил он.
— На запад, — ответил Эбботт.
— Я забыл свой компас дома, — сказал Клейн, — и могу разве что отличить верх от низа.
— Тогда вниз по течению, — пояснил Эбботт.
— Тихо! — воскликнул Галиндес.
Клейн прислушался: из тоннеля за ними послышалось шлепанье ног и неясные голоса. Доктор не удивился. Парни, с которыми они столкнулись, были молодыми братьями по крови, ветеранами уличных битв в Дип-Элеме и Сан-Антонио, где беспощадная формула „жизнь за жизнь“ неукоснительно выполнялась, имея силу математического закона. Так просто они не отпустят трех бледнолицых, нанесших им тяжелое оскорбление.
— Ступай вперед, — предложил Клейн.
Эбботт шагнул в новый тоннель, и вода поглотила его до самых бедер; Клейн скривился. Придерживаясь за стенку, он прыгнул вниз, погрузившись по пояс, но не поскользнувшись. Галиндес последовал за ним. Мимо проплыла темная масса, и Клейн втянул живот, чтобы не коснуться, обругав себя за щепетильность. Он ведь доктор, черт возьми, и не должен быть брезгливым. Клейн старался не думать о микробах, омывавших сейчас его гениталии.