— Три к одному, что они нас потеряют, — подсчитал Галиндес.
— Нет, — ответил Эбботт. — Они пойдут вниз по Реке, как и надо.
Клейн мысленно согласился с гигантом: идти по течению — наиболее естественный путь. Эбботт двинулся вперед.
По стороне этого тоннеля тянулась пятнадцатисантиметровой ширины площадка, по которой то и дело пробегали крысы. В отличие от микробов, которых нельзя разглядеть или потрогать, присутствие этих грызунов Клейна не беспокоило, он ведь мужик крутой! Этот отрезок тоннеля оказался намного длиннее прежнего, и доктор вскоре потерял ориентацию в пространстве и времени. Они прошли еще один перекресток, за ним третий, четвертый и пятый, и все они вливали свое мерзкое содержимое в главный поток, все больше его углубляя. Идти становилось все труднее. А может, Эбботт пропустил нужный поворот, и тоннель внезапно откроется прямо в Мексиканский залив?.. До него наверняка осталось не так уж далеко. Эта мысль Клейну понравилась. Прости, Девлин, простите, пациенты, я поплыл в Нью-Орлеан. Или в Веракрус. Или в Рио… Идти стало совсем тяжко, и Клейн начал задыхаться, то и дело смаргивая липкую грязь, стекавшую с волос прямо в глаза. А Эбботту вода доходила всего лишь до пояса, и он с каждым шагом удалялся все больше. Иногда Клейн терял его из виду, и тогда его охватывал страх, что Слово приказало Эбботту бросить их здесь или просто забыть об их существовании, оставив на произвол судьбы и повисшим у них на хвосте кровожадным браткам. На запад, черт возьми… Клейна обуял приступ клаустрофобии; он оглянулся: потное, поклеванное оспой лицо Галиндеса маячило метром дальше. Приступ клаустрофобии прошел. Один он, по крайней мере, не умрет. Вода доходила доктору уже по самые подмышки, и каждый шаг требовал все больших усилий, увеличивая опасность оступиться и снова нырнуть в экскременты. Но на этот раз запыхавшемуся Клейну не удастся задержать дыхание, и он хлебнет от души. За его спиной послышался плеск, взрыв ругательств. Затем вновь все стихло. Братки догоняли. Клейн поднял фонарик повыше, направив его луч в глубь тоннеля.
Эбботта не было.
Спокойней, приказал себе Клейн. Продолжай двигаться. Ты же хладнокровный парень, имей гордость. Ерунда все это. Твой отец отметил свое двадцатилетие бойцом Первого батальона морской пехоты на Гуадалканале в ожидании эвакуации после того, как получил в брюхо пятнадцать сантиметров японского штыка. Ерунда все это. Отец умер от двух выкуриваемых ежедневно пачек „Пэл Мэл“ задолго до того, как Клейн угодил в тюрьму. Возможно, своим пребыванием здесь Клейн позорит память отца: как же, тот провел три месяца в непрерывных боях в джунглях, в то время как сын три часа прогуливается по темной тюрьме. Ерунда все это, Клейн… Но будь это и на самом деле ерунда, Рей все-таки надеялся, что кто-нибудь оценит и его путь. Может быть, отец, где бы он ни был… Клейн по-прежнему не видел Эбботта, но почему-то ему стало немного легче.
Впереди справа открылся еще один тоннель. Подходя к нему, Клейн снова услышал мычание Эбботта.
Этот тоннель был такого же диаметра, как и первый, и его дно находилось примерно на метр двадцать выше. В отверстии тоннеля появился Эбботт. Тоннель за его спиной отходил от основного под острым углом. Клейн передал фонарь Генри и, нащупав нижнюю кромку тоннеля, оттолкнулся и вполз на нее. Его пальцы погрузились в невообразимую податливую кашу; встав на колени, доктор потер руки в воде. Галиндес вскарабкался за ним.
Клейн забрал фонарь, и они зашагали вверх по течению вслед за Эбботтом. Глубина здесь была всего сантиметров Пятнадцать, и путники ускорили шаг. Зато теперь они производили намного больше шума, а пустой тоннель еще и усиливал звуки.
Спустя некоторое время Галиндес подал голос:
— Они идут за нами.
Эбботт остановился. Пятно света от фонаря Клейна упало на дыру в стене тоннеля примерно ста двадцати сантиметров в диаметре. Эбботт одним движением плеча сбросил мешок с цементом и уложил его в устье отверстия.
— Пришли, — сказал великан. — Здесь Река кончается.
Клейн посветил фонарем в последний тоннель, уходивший вверх под углом в сорок пять градусов. Стены гладкие, а дно покрыто коричневой слизью. Даже с фонарем Клейн не видел конца тоннеля.
— Ты что, шутишь? — спросил он у Эбботта.
— Он выходит в лаз под подвалом больницы. Здесь примерно тридцать метров.
— Но это же сто футов!
— Почти, — подтвердил Эбботт.
Если прежде Клейн мучился клаустрофобией, то теперешнее ощущение он и назвать не мог.
— Здесь очень круто, да еще эта дрянь на дне… Нам никогда не пролезть.