Девлин с дымящейся сигаретой меряла шагами горчичного цвета комнату. Взглянув на полуголого Клейна, она нервно улыбнулась и перевела взгляд на кончик сигареты.
Сердце Клейна оборвалось. Он боялся, что, несмотря на то что именно он не имел дела с женщинами, казалось, несколько десятилетий и именно он провел ночь в роли затычки в заднем проходе этой тюряги, чтобы прорваться сюда, ему придется еще и сочувствовать сексуальным опасениям Девлин. Возможно, она уже передумала… С утра так много времени прошло. Может, она посчитала, что надо быть просто дурой, чтобы спутаться с таким обалдуем, как Клейн. Но, черт возьми, никогда прежде он не был так далек от того, чтобы чувствовать себя обалдуем!
Терпение, Клейн: весь цвет психопатологии Техаса собрался за этими стенами, чтобы перебить их и всей кодлой изнасиловать бедную девушку, — так дай же ей перевести дух. Клейн глубоко вздохнул: все нормально, он же воин „шотокан“… Он холоден как лед. Нет, серьезно: он выдержит что угодно. А ковбойскую ухмылку прибережем на потом. Клейн улыбнулся Девлин.
— Потрясающе выглядишь, — сообщил он ей.
Офигительное начало. Вот дурак…
— Все при всем, — добавил он.
— У тебя тоже, — ответила Девлин.
Клейн рассчитывал на подобное признание, но с большим чувством, впрочем, это только начало. В воздухе повисло неловкое молчание.
— Я должна тебе кое-что сказать, — начала Девлин.
Констатировать, что Клейн пришел в ужас — значит, ничего не сказать. В голове тревожно забил колокол. Он хотел было поинтересоваться: „А не может это подождать?“, но подобная жалобная просьба предусматривала повышение голоса на добрую октаву, а жена одного из его приятелей как-то призналась, что нет лучшего способа убедить женщину в том, что у тебя член до колен, чем говорить с ней глубоким, низким голосом.
Не задумываясь далее, Клейн выпалил:
— Это следует понимать как „Я должна тебе кое-что сказать“ или как „Должна ли я еще что-нибудь говорить?“
— И то и другое понемногу, — призналась Девлин.
Достав из кармана рубашки пачку „Кэмел“, она вытряхнула сигарету и сунула ее в рот, затем протянула пачку Клейну.
— Будешь?
На этот раз Клейн не поддался искушению и отрицательно помотал головой.
— Видишь ли, — Девлин сделала паузу, прикурила сигарету и затянулась, — я люблю тебя.
— Черт меня возьми… — выдавил Клейн.
Внезапно глубина собственного голоса утратила для него всякое значение; и он вовсе не чувствовал себя обалдуем. Он был воином „шотокан“, и его любила Девлин. Его член волшебным образом снова принялся приподнимать грубую ткань полотенца. Рей с трудом справился с желанием сорвать полотенце и сплясать джигу, ведь его хладнокровие далось ему с таким трудом, что вряд ли стоило с ним так легко расставаться. Эй, завопил внутренний голос, сейчас самое время для ковбойской ухмылки! Клейн не стал прислушиваться к советчику и просто стоял как пень.
— Но это еще не все, — продолжала Девлин.
Член Клейна не дрогнул, но желание танцевать маленько поутихло. Не успел он снова удариться в сомнения, как дверь отворилась и в кабинет вошел Коули с узелком тюремной робы под мышкой. Обведя присутствующих взглядом своих желтых, налитых кровью глаз, он кивнул в сторону стола:
— Я бы хотел дочитать до конца, пока еще есть возможность.
— Дочитать? — поразился Клейн.
Насколько он знал, Лягуша не пробегал глазами даже спортивных страничек в газетах.
Коули сунул Рею узелок.
— Чистая одежда. — Он взглянул на оттопыривающееся спереди полотенце Клейна. — Может, пригодится.
Клейн повертел узелок в руках. Ладони от соприкосновения с тканью горели, но от этого Рей чувствовал себя только лучше.
Девлин, которая явно обрадовалась поводу оттянуть серьезный разговор, обратилась к Коули:
— Ну и как, тебе понравилось?
Коули важно поднял бровь и, пройдя к столу, плюхнулся на стул.
— Прежде чем составить окончательное мнение, я бы хотел дочитать до конца. — Он взглянул на Девлин. — Но насколько я могу судить, это настоящий шедевр.
Впервые со времени своего появления в больнице Клейн увидел на лице Девлин широкую улыбку и почувствовал себя немного лишним.