— Класс! — захлебнулся восторгом Грауэрхольц.
Денниса Терри вырвало прямо в тележку с бельем.
Эгри сгреб кипу полотенец и вывалил их на кровавый фонтан, бьющий из тела Дюбуа. Жирный козел давно на это напрашивался… Эгри ощущал потрясающее спокойствие: все внутреннее напряжение рассосалось. Он вытер руку и бритву об одно из полотенец. Рубашка Нева насквозь промокла от крови. Расстегивая ее на ходу, он шагнул было к полкам, чтобы подобрать себе чистую, но остановился на полпути, поднял револьвер Дюбуа — „Смит и Вессон Спешл“ тридцать восьмого калибра — и задумчиво подбросил его на ладони. Вертухаи не должны прознать о смерти Дюбуа по меньшей мере до следующего развода и переклички. Водостойкие часы на запястье Эгри показывали два. Нев обернулся.
— Гек, — позвал он.
Грауэрхольц, напевая себе под нос, глядел на заваленный окровавленными полотенцами труп Дюбуа, словно на произведение искусства. Подняв глаза на Эгри, он увидел в протянутой руке револьвер.
— Давай-ка споем боевую песню, корешок.
Грауэрхольц вцепился в оружие, восторженно глядя на вороненый металл. Даже Санта-Клаус не приносил ему ничего более желанного. Прижав револьвер к груди, он уставился на Эгри с таким обожанием, что Нев понял: угодил. Если в эту минуту он приказал бы Грауэрхольцу отстрелить себе яйцо, тот спросил бы только какое: левое или правое?
— Что делать теперь, мистер Эгри? — спросил Гектор.
Эгри глубоко вздохнул: власть кружила голову. Пришло время посчитаться за все. Он взглянул на Терри: тот стоял с посеревшим лицом; в глазах Денниса застыл ужас.
Эгри отвернулся к Грауэрхольцу:
— До третьей переклички нам предстоит сделать уйму дел. Пока Джонсон и его прихлебалы чавкают в блоке „В“, твои ребята должны отсечь столовую от строймастерских. Надо как-то отвлечь внимание нигеров.
Глаза Грауэрхольца вылезали из орбит от воодушевления.
— Верно, — сказал он. — Отвлечем, будет сделано.
— В мехмастерской и гараже у нас припрятан бензин, но о нем позаботятся уже мои люди. — Эгри повернулся к Терри: — Деннис, ты с Тони Шокнером займешься главным контрольным центром: я хочу отрезать его от главных ворот. Поможешь Тони, я знаю, у тебя получится.
Терри побледнел еще сильнее. Он попытался было что-то сказать, но не смог и, сглотнув слюну, попробовал еще раз:
— Так вы хотите… Я имею в виду…
— Точно так, Деннис, — сказал Эгри. — Это война. „Удар грома“, „Буря в пустыне“, „Блицкриг“. Называй как хочешь: нигерам предстоит получить свое, а заодно и всем тем, кто встанет у нас на пути.
Терри не смог выдержать взгляда Эгри дольше секунды.
Эгри кивнул на толстый труп Дюбуа и взглянул на Грауэрхольца:
— Пускай твои ребята здесь приберутся.
— О чем речь, мистер Эгри.
Грауэрхольц вприпрыжку направился было к выходу, но Эгри окликнул его.
— А потом найди Теда Сприггса, — приказал он, — и скажи, что нигеры только что пришили Ларри Дюбуа…
Эгри скривил губы в благородном возмущении. Поднял сжатый кулак:
— …И мы намерены заставить гадов заплатить за это!
Глава 7
Двойные, подбитые металлом двери захлопнулись, и Джульетта Девлин шагнула на ничейную землю между свободой и наказанием. Малую толику этой ничейной земли она, как всегда, прихватит в тюремный хаос. А сейчас еще несколько секунд она оставалась одна.
Яркий свет флуоресцентных ламп под сводом тоннеля резал глаза. Прямо перед Девлин находилась глухая стальная дверь, достаточно большая, чтобы пропустить внутрь пожарную машину, и достаточно массивная, чтобы выдержать прямое попадание из гранатомета. Девлин знала, что по ту сторону двери сейчас кто-то следит за ее изображением на экране телевизионного монитора. Наблюдатель, несомненно, мужчина, а когда она пройдет внутрь, на нее будет направлено еще множество мужских глаз. Никогда прежде ей не приходилось так остро чувствовать свой пол, свою чужеродность — чужеродность женщины в абсолютно мужском мире. Более того, в этом мире обретались мужчины, принесшие — и теперь сами испытывающие — неизмеримые страдания. По крайней мере, одна из разновидностей этих страданий и привела ее сюда, поскольку Девлин поставила перед собой задачу измерить малую толику тех мучений, меры которым не было, и таким образом постичь сердца и души людей.
Дожидаясь здесь открытия дверей, Девлин испытывала труднообъяснимое чувство сродни тревоге и возбуждению. Это чувство каким-то образом связано с нарушением правил, с выполнением действий, которые она не собиралась делать, в месте, где она не собиралась находиться. Возбуждение это своими истоками уходило в запретное и происходило, таким образом, из чувства вины и страха. Сама тюрьма была монументом вины и страха и обуславливала эти чувства подобно тому, как готический собор благоговение. Но для Девлин этим все не ограничивалось: во-первых, исправительные учреждения всегда вызывали в ее памяти призрак ее отца, Майкла Девлина; во-вторых, там, в тюрьме, находился Рей Клейн.
Отец Девлин, отдалившись сейчас от дел и постоянно проживая на маленьком ранчо неподалеку от Санта-Фе, в свое время был управляющим федеральной тюрьмы в Нью-Мексико, и его дочь, образно говоря, выросла под сенью заведения, подобного тому, где сейчас находилась. Девлин-старший был убежденным демократом, категорическим сторонником отмены смертной казни и человеком, предельно уставшим от неспособности Великого Общества удержать себя от сползания в антагонизм и хаос. Ко времени его отставки Пенитенциарное Бюро официально отказалось от проведения политики реабилитации и исправления, и количество рецидивистов подскочило до девяносто двух процентов. Вину за эту неудачу Майкл Девлин возлагал и на себя. Отцом он считался либеральным, хотя на самом деле был эгоистичным и требовательным; он не удостоил своих детей похвалы ни за одно из их достижений. Во всяком случае, если он и гордился Джульеттой, то успешно это скрывал. Вдобавок ко всему он как ирландский католик питал страстную любовь к Джеймисоновскому виски. Но, выпив, он не буянил и никогда не поднимал на домочадцев руку, поэтому для Джульетты не имело большого значения, что он порой бывал и свинтусом и лицемером. Она все равно любила его.
Временами она спрашивала себя, не связано ли ее появление в „Зеленой Речке“ с желанием что-то доказать отцу, но оказалось, что это не так. Эдак можно всю жизнь продоказывать, а отец все равно останется в полной уверенности, что она ненормальная. Правда, возможно, налицо попытка наказать отца. Майкл Девлин никогда не рассказывал дочери о тюрьме, и постепенно в ее представлении она приобрела загадочность и очарование заколдованного сказочного леса. Здесь тоже можно докопаться до истины, преодолевая при этом страшные опасности. Отец предполагал, что дочура станет изучать предменструальные неврозы, или депрессии матерей-одиночек, или еще какую-нибудь ерунду, подобно многим из ее друзей-психологов, искренне недоумевавших, чего ради ей тратить время среди насильников и убийц. Ее занятия были своего рода большим кукишем всему свету. Да кто они такие, чтобы в ней разочаровываться? Ладно, как бы то ни было, сейчас Девлин здесь и под едким светом флуоресцентных ламп ждет позволения войти в темный лес под названием „Зеленая Речка“.
Девлин — она предпочитала такое обращение, а не по имени — изучала медицину и психологию в Тьюлейне. Коэффициент ее интеллекта был достаточно высок, чтобы ПРИНЯТЬ ДОСТАТОЧНО ТАБЛЕТОК, ЧТОБЫ ЗАПОЛНИТЬ СУПЕРДОМ и затрахать насмерть пеструю коллекцию плейбоев и сорвиголов из Крещент-Сити, не завалив при этом ни одного экзамена. В Нью-Орлеане же обнаружилась азартность ее натуры и склонность к этому. Ординатура в психиатрической клинике слегка охладила ее, но разумная карьера — если под этим понимать что-то спокойное и денежное типа психотерапии — ее особо не прельщала. Здорово раздражало ее и то, что парням, точно как в кино, достаются самые интересные роли, вроде перегона автоцистерны нитроглицерина через горный перевал, охраняемый врагами, в то время как девушкам остается только ныть на обочине. И когда тюремная психиатрия заявила о себе как самая крутая область психологии, Девлин поспешила забить себе местечко. Интеллектуальный уровень коллег, по ее мнению, был прискорбно низок, а ее исследования в „Зеленой Речке“ прецедентов не имели и удостоились похвалы нескольких весьма известных специалистов в этой области. Девлин чувствовала, что попала в точку.