— Их много, а нас мало, — согласился Эбботт.
— Совершенно верно.
— Но один из нас знает „Речку“.
Опять безумные речи… Надо поторапливаться и увести Эбботта отсюда, пока тот не потерял терпение и не позволил убить себя за просто так.
— Мы все знаем „Речку“, Генри, и не уйди мы, она нас всех потопит. Идем.
Он взял Генри за руку. Взрыв торжествующих воплей, треск дерева и скрежет металла за их спинами ознаменовали кончину больничных дверей. Слезы снова навернулись на глаза Клейну, мешая видеть. Да он и не хотел туда смотреть: он даже не обернулся. Грауэрхольцу предстояло преодолеть еще два серьезных препятствия — стальные ворота и металлическую дверь в коридор. Правда, если ему никто не помешает, проникновение в больницу будет просто вопросом времени.
— Пошли, — сказал Клейн. — Пошли…
Он втащил Эбботта в провонявший бензиновой гарью ад блока, но теперь, когда он шел по проходу, не включая своего фонаря, в ушах будто наяву звучали голоса из другого ада: голоса его несчастных беззащитных пациентов, захлебывающихся собственной кровью на пропитанных мочой матрасах… Длинный список имен: Винни Лопес, Робен Уилсон, Дейл Рейнер, Эрл Коули. Лягушатник. Лягух, Клейн, слепо моргая, почувствовал, как из глаз брызнули горячие струйки. Какая-то оставшаяся с детства вера в сказку не позволяла ему до конца поверить в возможность смерти Коули. Лягушатник не может умереть… Клейн услышал свое собственное имя: „Клейн!“, но его в этом списке не было… Перед глазами встал истыканный ножами Лягух. Опять: „Клейн!“ А помочь Эрлу нельзя… И другим тоже… „Клейн!“ Но нет, его нет среди них. Не называйте его имени, ребята. Он рад бы, но он не может. Не может, мать его! Разрешите ему жить!
— …Девлин!..
Клейн замер. Девлин тоже не числилась в списке обреченных. Она потягивала холодное пиво и смотрела, как „Лейкерс“ под орех разделывают „Никс“, подсчитывая при этом, сколько блоков „Уинстона“ она получит с Клейна.
Но рассерженный голос с латиноамериканским акцентом звучал наяву! Клейн обернулся.
— Какого хрена, Клейн, ты что, оглох?
Сквозь прутья решетки на него смотрело бледное усатое лицо сержанта Виктора Галиндеса. Клейн собрался с мыслями и подошел к нему.
— Галиндес? — спросил он.
— Слышал о Грауэрхольце? — вопросом на вопрос ответил Галиндес.
— Его люди только что сломали дверь лазарета, — сообщил Клейн. Заметив, что Галиндес обратил внимание на мокрые щеки, он смущенно потер глаза рукавом рубашки. — Дым, — извиняясь, произнес он. — Я ничем не могу им помочь.
— Я все пытаюсь до вас докричаться, — сказал Галиндес, — чтобы сказать, что там доктор Девлин.
Клейна словно оглушили.
— Она у себя дома, смотрит игру с „Лейкерс“, — тупо бросил он.
— Нет, она вернулась, — возразил Галиндес. — Я сам ее отвел. Она хотела что-то показать вам и Коули.
Теперь Клейн поверил, и к нему неожиданно вернулось спокойствие и хладнокровие. События последних нескольких часов больше не занимали его. Исчезло бешенство и страх, стыд и чувство вины. Его разум был чист и ясен.
— Значит, Девлин в лазарете, — утвердительно сказал он.
— Точно.
Клейн включил фонарь и направил луч света на Галиндеса: тот моргнул и отвернулся. Униформа сержанта обгорела и запачкалась, лицо украшали синяки и ссадины, глаза налились кровью. Хотел бы Клейн, чтобы Галиндес оказался вруном, но то, что сержант рисковал жизнью, спасая заключенных, которые с довольным ржанием перепилили бы ему горло, свидетельствовало в его пользу. Галиндес говорил правду.
— Мне сказали, что вы открыли камеры. В огне.
Галиндес промолчал. Луч света упал на какой-то предмет на стуле. Клейн сразу понял, что это, но не поверил своим глазам.
— Что это? — спросил он.
Но еще не услышав ответа Галиндеса, Клейн понял, что не обманулся, и будто наяву услышал непривычный, гнусавый голос Генри Эбботта: «„Через Зеленую Речку“…» До Клейна наконец дошло. Ну конечно, через „Зеленую Речку“…
— Это голова, — ответил Галиндес, не глядя на стул. — Компанию для меня оставили.
— Выходите оттуда, — спокойно сказал Клейн, распахивая дверь.
Галиндес колебался.
— Они меня убьют.
— Вы освободили черных — в любом случае из всех вертухаев вы умрете первым.
Клейн шагнул в камеру: голова, стоявшая на стуле, была неумело отрезана у какого-то незнакомого Рею чернокожего. Стащив с койки одеяло, Клейн накинул его на голову и спросил у Галиндеса:
— И как давно вы здесь с… с этим?
— Не знаю — часов восемь…
Клейн пошарил в глубине камеры и повернулся к Галиндесу, протягивая ему влажные мятые штаны и рубашку из синей тюремной дерюги.
— Пора переодеться, — сказал он.
Галиндес взял тряпье; его глаза сузились.
— Мы куда-то идем? — поинтересовался он.
— Ага, — подтвердил Клейн. — Мы собираемся совершить прогулку по „Зеленой Речке“.
Галиндес смутился:
— Что?
Клейн обернулся и взглянул на Генри Эбботта, все это время молча стоявшего во мраке по другую сторону решетки. Его глаза снова таинственно сияли. Как далекие звезды.
— Их много, а нас мало, — произнес Клейн.
Эбботт молча кивнул, и, глядя в эти бездонные
колодцы, Клейн ощутил, как у него перехватило горло. Глазами Генри смотрело нечто огромное и грозное. Некоторое время Клейн не мог сдвинуться с места…
— Клейн? — окликнул его Галиндес. — Что вы имеете в виду?
Клейн медленно проговорил:
— Один из нас знает „Речку“.
Глава 24
Джульетта Девлин молча шла вслед за Эрлом Коули на второй этаж. Она ожидала, что тот повернет в палату Тревиса, но негр вместо этого достал из кармана связку ключей и отпер дверь, расположенную в углублении в конце коридора. Дверь открывалась туго, и Коули пришлось навалиться на нее плечом. Видимо, сюда давненько никто не заглядывал. Коули щелкнул выключателем: за дверью начиналась ведущая вверх лестница.
— Входи, — пригласил Коули.
Девлин пошла за ним, ломая голову над тем, что же он задумал. Поднявшись по лестнице, Коули повернул другой выключатель: за решетчатой дверью перед ними открылась расположенная под самой крышей пустая палата. Под голой лампочкой поблескивали металлические кровати в два ряда — по пять кроватей в каждом. Коули отпер решетчатую дверь и шагнул через порог.
— Я никогда здесь раньше не была, — сказала Девлин.
Окон в палате не наблюдалось, что усиливало таинственную атмосферу этого места. Мурашки побежали по коже девушки.
— Этой палатой не пользовались со второй мировой войны, — объяснил Коули. — Мы с Клейном подумывали ее снова освоить, поскольку дела внизу пошли хуже — я имею в виду перенаселенность палат. Но от этого места на спине гусиная кожа выступает.
— Я уже заметила. А для чего она служила раньше?
— Здесь содержали буйных психов. Ну там припадочных, больных сифилисом мозга — в таком духе.
— О Господи, — выдохнула Девлин.
Коули прошел к двери в дальнем конце палаты. Девлин не отставала от него. По натуре и по воспитанию она не была мнительной, но в этом месте определенно присутствовало что-то зловещее. Впечатление усилилось, когда Девлин обнаружила на некоторых кроватях заплесневелые кожаные ремни.
— Говорят, здесь проводились и какие-то эксперименты. Людям делали лоботомию, вводили инсулин, малярийного возбудителя, змеиный корень и Бог знает что еще. Это болтовня или как?
— Нет, это правда. В те времена у людей появлялись самые разные идеи.
— Надо думать… Где-то здесь валяется и парочка смирительных рубашек.
Девлин вошла вслед за Коули в невзрачный кабинет, где стояли обшарпанный стол, сломанный стул и зеленый металлический шкаф для папок. С крюка в стене свисали пожелтевшие от времени смирительные рубашки. Девлин выдвинула один из ящиков шкафа: тот был забит картонными папками, многие из которых уже слегка подернулись зеленоватой плесенью. В другое время Девлин была бы в восторге от подобной находки — материалов здесь не на одну статью, но сейчас нет никаких причин, из-за чего стоило бы устраивать подобный экскурс — разве что Коули собрался уговорить Грауэрхольца надеть смирительную рубашку.