Джонсон угрюмо кивнул. Клейн встал с софы.
— Эгри убедил своих, что Стоукли убил Ларри Дюбуа, что и послужило поводом для всей заварухи.
— Лживая грязная гнида! — рявкнул Джонсон.
— Дюбуа убил Эгри, — сказал Терри. — Я видел это своими глазами. Он сумасшедший.
— Не думаю, — возразил Клейн. — Чтобы поднять этот бунт, быть просто сумасшедшим недостаточно. Я не вижу в мятеже смысла. Эгри теряет от него больше, чем кто-либо другой: он напакостил самому себе.
Лицо Терри горько исказилось.
— Ага, и мне тоже…
— Имеешь хоть представление, зачем?
— Да все знают, что он взбесился из-за этой негритянской потаскухи.
— Это мало, — возразил Клейн. — Конечно, повод для того, чтобы убить Клодину, но для самоубийства маловато.
При слове „самоубийство“ лицо Терри побагровело.
— Сам его и спроси, — посоветовал он. — И раз уж зашел разговор о самоубийстве, объясни, какого черта ты здесь делаешь?
— Я иду в больницу.
— Не слишком ли ты далеко заходишь со своей клятвой Гиппократа?
— Грауэрхольц пытается туда вломиться. Эгри приказал ему перебить всех больных СПИДом.
Терри не понял:
— Ну и что?
— Генри убедил меня, что мы можем их остановить.
Деннис поднялся на ноги. Взглянув на Эбботта, молча стоявшего у двери, он перевел взгляд на свисавшее с потолка свидетельство своей неудачной попытки и уставился на Клейна.
— Ты прав, — согласился он. — Если уж кончать с собой, то лучше в компании с понимающими в этом толк.
Клейн пожал Терри руку:
— А вот ломать пластинки Дина Мартина не стоило, Деннис. Тебе никогда не удастся раздобыть эти записи на компакт-дисках.
— Да ладно… Может, я поменяю стиль.
Клейн взглянул прямо в воспаленные глаза Терри и кивнул. Затем отпустил его руку и пошел к двери. Здесь он обменялся рукопожатием со Стоукли Джонсоном.
— А Уилсону передай, чтобы он объявился к утру в блоке, — сказал Стоукли.
Клейн кивнул и ступил на лестницу.
— Удачи, Клейн! — пожелал Стоукли.
Клейн снова кивнул, не поворачивая головы, и спустился во мрак в сопровождении Эбботта и Галиндеса. В бойлерной он повернулся к Генри и сказал:
— Ну, Генри, теперь ваша очередь вести нас.
В теплой темноте повисло молчание, и Клейн внезапно подумал о том, что у него, по-видимому, не все дома: Эбботт, конечно, не слаб сердцем, но с головой у него…
Но тут Эбботт откликнулся своим новым, звучным голосом:
— Идите за мной.
И они с Галиндесом зашагали вслед за великаном по подземным тоннелям. Каждые несколько метров Клейн на секунду включал фонарик, чтобы убедиться, что Эбботт по-прежнему впереди. Пару раз на перекрестках подземных ходов, обсуждая дальнейшее направление движения, они слышали неясные голоса, доносившиеся издали. Эбботт вывел их еще к одной лестнице, ведущей вниз. По мере спуска воздух становился все более неподвижным и спертым. Стены были испещрены пятнами осклизлой плесени. На полпути вниз Клейн наступил на что-то мягкое: посветив под ноги фонарем, он обнаружил на ступеньке черную бейсбольную фуражку. Подняв ее, доктор убедился, что она чистая и сухая, следовательно, лежит здесь от силы пару часов. Спереди была нашита белая буква „X“.
— Генри, — прошептал Клейн. Гигант остановился. Клейн показал ему фуражку и сказал: — Здесь, внизу, кто-то есть… — Доктору страстно захотелось обладать голосовыми данными Стоукли Джонсона.
Эбботт взял у Клейна фуражку; казалрсь, его ничего не волновало. Голос великана был звучным, как никогда:
— Это единственный путь к „Речке“. Идем.
Они продолжали свой спуск по крутым скользким ступенькам. У подножия лестницы вонь, висящая в воздухе, стала невыносимой. Пища, подаваемая в тюремной столовой, стимулировала отталкивающий и стойкий запах изо рта, справиться с которым не могла даже неизменная изобретательность заключенных. А здесь, внизу, эта пища достигала своего последнего перевоплощения, источая вонь настолько же осязаемую, насколько и мерзкую. Клейн, задыхаясь, попытался было вдыхать воздух мелкими порциями через нос, чтобы побыстрее акклиматизироваться, но тщетно: горло изнутри покрылось толстой липкой пленкой дряни.
— О Господи! — выдохнул он, включая фонарь.
Они стояли на некоем подобии бетонного мола, примыкавшего справа к рабочей площадке с поддонами кирпичей, очистными фильтрами и связками прутьев с нарезкой на концах: при необходимости прутья свинчивались в одну длинную „удочку“. С заднего плана луч фонаря выхватил грубо сколоченный деревянный навес. Слева мол заканчивался тремя ступеньками, исчезающими во мраке. Эбботт забрал у Клейна фонарь и направил его на поток масляно поблескивающей, несущей клочья какой-то дряни, черной сточной воды. Поток неторопливо исчезал в глубине цилиндрического тоннеля около двух с половиной метров в диаметре. Желудок Клейна судорожно сжался при одной мысли о том, чтобы войти в эту реку по пояс.
— „Зеленая Речка“, — провозгласил Эбботт.
Клейн некоторое время молча созерцал „Зеленую Речку“ Эбботта. Если бы он мог абстрагироваться от чудовищной вони, вид блестящей воды и гладких стен тоннеля показался бы ему таинственным и исполненным мрачного очарования.
— „Звездный полог неба и берег тихий дан тебе до начала дня“, — процитировал Эбботт.
Галиндес также нашел воздух мало пригодным для дыхания.
— И ты можешь провести нас к больнице через это? — спросил он у Генри.
Эбботт натянул черную бейсболку себе на голову. Клейну показалось, что это придало гиганту странно торжественный вид.
— Это наш путь, — сказал Генри.
Галиндес смотрел на Эбботта, и Клейн знал, о чем он думает: тоннель тянется на добрых три-четыре километра, а в проводниках у них умственно неполноценный, к тому же еще и убийца нескольких человек.
Галиндес взглянул на Клейна и приподнял бровь.
— Раз Генри берется, то он отведет нас куда надо, — пообещал Клейн.
— Если хотите, у меня в бытовке есть респираторы, — предложил Эбботт.
— Еще как хотим, — ответил Галиндес.
Они прошли уже полдвора, когда заметили их: молодых чернокожих зэков, вооруженных ножами. Братки, рассерженные и жадные до крови, выныривали из зловонной тьмы и молча приближались к ним, наступая сразу с двух сторон. Вот так…
Путешествие по „Зеленой Речке“ началось.
Глава 26
Девлин снился сон, будто она играет в какую-то причудливую видеоигру, правила которой ей не известны, с человеком, которого она никак не могла узнать. Затем она оказалась в комнате, где ее старый научный руководитель проводил сеанс групповой терапии с компанией каких-то людей; среди них встречались бывшие любовники Девлин, не особо желавшей их видеть. После этого она очутилась в какой-то обнесенной стеной деревеньке, в общем, очень знакомой, но тем не менее, сворачивая за угол, Девлин каждый раз оказывалась на незнакомой улице. У каменного колодца она присела, чтобы обдумать положение, и проснулась.
Еще несколько мгновений, полузакрыв глаза и уронив голову на сложенные руки на столе, она вспоминала некоторые фрагменты сна, но никаких толкований его в голову не приходило. Открыв глаза, девушка подняла голову: она сидела за столом в медпункте, а напротив стоял Робен Уилсон со стаканчиком кофе в руке.
— Я не хотел вас будить, — повинился он.
— Ничего, — сказала Девлин, немного смутившись оттого, что ее застали спящей, словно это лишний раз свидетельствовало о женской слабости.
— Ну и железные у вас нервы, — удивился Уилсон, — это надо же умудриться прикемарить в такой ситуации.
— Это не нервы, это усталость, — призналась Девлин и взглянула на стаканчик. — Неужели мне?
Уилсон кивнул и протянул кофе. Девлин немного отпила.
Боксер так и не надел рубашку. Взгляд Девлин скользнул по широченным, гладким плитам грудных мышц, бугрившихся над белым пластырем. Сконфузившись, Девлин сосредоточилась на кофе. Уилсон достал из кармана пачку „Кэмел“ с фильтром и сунул в рот сигарету.
— А мне можно? — спросила Девлин.
— Конечно-конечно. — Уилсон протянул пачку. — Я и не знал, что врачи тоже курят.