Это длилось бесконечно долго, это было пыткой не только для белых людей, но и в первую очередь для Ивана. Он мучился вдвойне, испытывая и боль физическую, адскую, и боль душевную, и боль от неопределенности, от зыбкости. А голос, знакомый голос батюшки, давнего друга-собеседника, давил в уши: "Ведь это они! Ты разве не узнаешь их! Ты же сам мне все рассказывал, ну всмотрись, вспомни! Это они! Такое нельзя забыть. Я верну тебе память!!!" Иван ве понимал его, он вообще ничего не понимал. Почему эти видения преследуют его? Откуда Ьни, после чего? После Гадры? Или планеты У? Где он был в последний раз, где?!
Кроваво-красная вспышка изуродовала ослепительно-белый мир. Будто в дьявольском пламени горело облако-корабль, горели белые, прикованные к поручням люди, горело все. Облако разрывало на части чьи-то огромные лапы - восьмипалые, когтистые. Их было много, Е они были невероятно уродливые, непостижимо беспощадные. Иван их знал. Он их видел, хорошо видел гдето. Но где?! Голос орал в уши, в мозг, в самую сердцевину мозга: "Они убили их!"
Ты сам все видел! Они убили и многих до них - тысячи, миллионы, миллиарды смертей! Они убьют всех нас, от них нет спасения! Ты же все помнишь, все!
Ну, Иван, очнись! Они не смогли уничтожить нас всех за тысячелетия, но теперь они придут, чтобы дать нам последний смертный бой! Вспомни! Вспомни все с самого начала!" Казалось, кровь сочится из горящего облака и падает на землю, в траву, Ивану в лицо.
Кровь и огонь. Но он не отворачивался. Он лежал и смотрел в страшную высь. В свое прошлое. И не только в свое.
Трехглазые отвратитеньнЬ-жуткие морды смотрели сверху вниз, из бездонной черноты неба в его лицо. Был в них ужас. Нечеловеческий ужас. А огонь бушевал. Не стихал.
И голос становился все громче. Теперь Иван не мог понять, чей это голос - то ли батюшка осип, сорвался, то ли это уже не он кричит. Но слова били остриями: "Ты все помнишь! Это твои мать и отец! Они их распяли.
Они их убили. Это была чудовищная смерть!" Иван и сам обретал голос, он вдруг прорвался, выбился из его горла:
"Нет! Это все неправда! У меня никогда не было ни отца, ни матери!
Меня нашли в капсуле-боте, в Космосе! Все это неправда!", "Они убили их! Ты чудом спасся. Ты сам все знаешь. Все это хранится в твоей памяти. Ты знаешь даже больше, гораздо больше!", "Не верю! Не верю!" - голова у Ивана разрывалась. Он чувствовал, как некая сила, заключенная в его мозгу препятствует его стараниям все вспомнить, осмыслить. И сила эта была невероятной.
С ней нельзя было тягаться. Она подминала под себя, растворяла, не оставляла надежд. И все же он не сдавался.
Жуткие лапы и морды разом исчезли. Вместе с кровавым пожарищем. Но часть облака все же вынырнула из алого марева. И Иван отчетливо увидел два лица на нем: мужское и женское. Лица эти были ему знакомы. Но они будили что-то в сердце, в душе. Эти глаза, губы... эта слезинка, выкатившаяся из женского глаза, оставившая след на щеке. Неужели это так?! Нет! Иван видел, как шевелились губы у мужчины, будто тот силился что-то сказать ему, но не мог, слова не долетали из безмерных далей. Он уже готов был поверить. Он уже поверил. И тогда он услышал мягкий и добрый женский голос" разом проникший в его уши, прозвучавший с болью, непонятной ему болью: "Он не придет в этот мир мстителем... он вернется сюда, он все узнает, но он не будет мстить... иначе я прокляну его - живой или мертвой прокляну!" И лица исчезли. Вместо них в белизне высветилоеь лицо самого Ивана. Он никогда не видел себя таким - смертельно усталым, исхудавшим до невозможности, почти черным, с обветренными растрескавшимися губами и какой-то железной цепью на шее. Страшное лицо. Увидеть себя таким и не зажмуриться, не* отвести взгляда сможет не каждый. Иван не отрывал глаз. Небо приковывало его.
Когда он былтаким - после Сельмы? Двойного Ургона?!
Нет! Может, он только еще будет таким?! И вдруг снова в мозгу само собою появилось странное слово "Хархан".
Появилось и исчезло. Лицо в небе стремительно менялось, оно молодело на глазах. Иван не мог ничего понять, но он видел себя помолодевшим на десять лет, двадцать, вот на него уже глядел подросток, мальчишка, малец."
нет, не может быть, разве это он - лицо младенца... и чернота, мрак Космоса, - редкие звезды. И вот тогда он кое-что увидел. И понял. Он вдруг сам оказался там, в безвоздушной черноте. И горело, билось отсветами по броне корабля пламя, корчились в лютом изнеможении две фигуры на поручнях, висела во мраке серебристочерная громадина. И висел в черноте он сам. Нет, не висел,, его держала страшная восьмипалая лапа, та самая. И смотрели на него три нечеловеческих ужасных глаза, смотрели, как не может смотреть ни одно из земных существ, смотрели, пронизывая и обжигая холодным огнем внелюдской ненависти и чего-то еще более жуткого, недоступного. Эта глаза прожгли Ивана насквозь и вернули ему память. Земля. Мнемограммы. Он все это видел. Во время мнемоскопии и потом, -позже. Так все и было. Он помнил даже расположение этих чужих крохотных звезд на чужом небе. Хархан? Он был там!
Он еще не все припоминает. Но он был там! Он вспомнит. Эти изверги отняли у него память. Он не простит им этого. Они пожалеют об этом! Они отняли у него все и заставили работать на себя." Так было уже. Он многое вспоминал.
Сейчас память лавиной обрушивалась на него: у его народа уже отнимали память, заставляли молиться чужим богам, строить чужие храмы и гибнуть, гибнуть, гибнуть при этом "строительстве". Никакое зло не бывает вечным!
Никакое!
Иван очнулся со зверской головной болью, будто ему на мозг лили расплавленное олово, вбивали в голову шипы. Блокада! Проклятая блокада памяти! Ничего не дается даром. Каждый клок отвоеванной памяти, отвоеванного собственного "я" будет даваться болью, кровью, огромным напряжением. Он знал это. Но он не боялся ни боли, ни напряжения. Он пробьет блокаду! Он уничтожит программу. Он никогда не будет беспамятным человекомзомби, не бывать этому! Дайте срок, дайте только срок!
Он приподнялся, отряхнул с себя прилипшую хвою, поправил меч у пояса.