Ангелина Сысоевна взяла с меня слово, что через два, самое большее — три дня я отвечу: согласна ли обвенчаться с Пыжом и переехать — под её защиту — в её дворец.
Я осталась около двери своего жилья. Загадала: пусть отца дома не будет, а мама будет.
Отца дома не оказалось, но и мамы тоже.
Поев, я снова вышла к дождю.
Кроме насыпи и оврага, есть ещё одно место в нашем Посёлке, где можно спрятаться от людей.
Это — павильон со множеством отсеков, с проёмами для дверей между отсеками, но без дверей. В нём в летние месяцы происходят выставки-продажи продуктов и вещей для местных и для приезжих. Тут есть и прилавки, и большие столы, и лавки для отдыха. Крыша — стеклянная, днём и читать здесь можно.
Мягкие дорожки — на полах, зимой — пыльные, летом их пылесосят ежедневно.
Две входные двери. Запирается одна из них, и я знаю, где прячется ключ.
Увидела я это случайно.
Кусты перед павильоном, деревья, скамейки уже прикрылись серо-чёрной завесой, не разглядишь отдельно, слились они в сумерки, и я — часть невидимого мира, в своём серо-тёмном плаще, ветка, сук… Лишь дверь — белая. На фоне двери — женщина. Встаёт на цыпочки, вся вытягивается к широкой притолоке и кладёт на неё ключ.
Прихожу в павильон редко, запираюсь изнутри. Выбрала я себе отсек в самом конце коридора, в окне его — сосенка, тощий подросток, с поднятыми вверх руками, держащими свечи.
Я смотрю на сосенку и сижу так долго. Ещё минута, и она откроет свою тайну — кому несёт свечи. Что-то происходит между нами, не я к ней иду, она подносит мне себя. Через стекло — её лицо. Длинны зелёные ресницы, распахнуты глаза.
Почему-то никогда не хотелось зайти за павильон и встретиться с ней живой.
Сегодня я хочу увидеть её. Она даст знак — выходить ли замуж за Пыжа?
Ничего плохого случиться в его доме не может. Ангелина Сысоевна вдолбит ему в голову, как нужно вести себя со мной. Сделала же она так, чтобы он не смел приближаться ко мне в школе. Конечно, запретить смотреть не может. Его взгляд — бур, въедающийся в мой затылок. Шевельнуться не могу под ним — то ли обидой, то ли защитой провожает. Пыж каждое моё движение. Учиться он стал лучше всех в классе. Отвечает не учителю, мне. Сам норовит вылезти к доске — так мы глаза в глаза. Он похудел и побледнел, перестал жевать сласти, ещё больше вытянулся.
Вопрос один: хочу я или не хочу, чтобы мальчик родился? Слова Ангелины Сысоевны точны.
Ключа за притолокой не было, а дверь плотно закрыта. Осторожно потянула я её на себя, она легко, не скрипнув, открылась. Вторая — та, которую нужно открывать ключом, распахнута, и в павильоне звучит мурлыкающий голос отца:
— Ну, а теперь, когда мы доставили друг другу удовольствие, я разрешаю тебе сказать, что ты хотела.
— Я беременна, — говорит Люша.
Одета она или ещё раздета? Сколько месяцев её ребёнку? Мальчик он или девочка? — вопросы глупы, но они возникают в зловещем молчании.
То, что молчание — зловеще, ощущается даже здесь, далеко от отсека, где отец с Люшей. Я вылезаю из сонной одури, в которой пребываю целый день, как из старой кожи. Бедная Люша. Что ждёт её? Кто её возьмёт под свою защиту? У меня-то есть мама и Ангелина Сысоевна.
— А какое отношение я имею к этому факту твоей биографии?
— Это ваш ребёнок, вы же знаете. Вы же знаете, я только с вами… вы же знаете…
— Как ты можешь доказать мне это?
— Что?! — лепечет Люша. — То, что я была девушкой? Или то, что я ни с кем…
— Ты смеешь навязывать мне своего ребёнка? Ты смеешь со мной торговаться? Как ты смеешь задавать мне вопросы?
Не вижу, а словно вижу: он хватает её за плечи и трясёт, как меня.
«Господи, пощади Люшу! — воплю я про себя. — Он же вытрясет из неё ребёнка!»
Когда он трясёт меня, моя кровеносная система, связывающая меня в одно целое, разрывается на отдельные сосуды, хлещущие кровью, а позвоночник распадается на отдельные позвонки, и всё это по отдельности звенит, стучит, ходит ходуном, истекает кровью.
Сейчас я кинусь к Люше и закрою её собой.
— Даю тебе неделю, — ровный голос. Может, мне показалось и отец вовсе не трясёт Люшу? — Или ликвидируй ребёнка, или уберись из Посёлка. — И он движется к выходу, потому что голос его гремит близко.
Я ныряю в первый же отсек и прячусь за стену возле дверного проёма.
— Не забудь положить ключ на место.
Хлопает дверь.
По странной случайности отец тоже выбрал отсек — с сосенкой против окна.
Первая мысль — о сосенке, а не о том, что отец убьёт девочку, как убил Шушу.
Никто не говорил мне — «они жили», но я теперь знаю это. Они жили — Шушу и мой отец. Я помню… он оставался с Шушу наедине в классе, когда ребята уходили на перемену.