В четверг Иисус садится за последнюю трапезу с учениками. В синоптических евангелиях они празднуют Песах, когда Израиль вспоминает о своем освобождении из Египта. (У Иоанна это не так: празднование Песаха приходится на следующий вечер, и агнцев, которых едят за такой трапезой, убивали в тот же час, когда умер Иисус.)[192]Во время трапезы Иисус говорит о хлебе и вине как о своем теле и крови. Эти слова в разных источниках несколько различаются, но их смысл довольно ясен. Иисус говорит о хлебе: «Это есть тело Мое», — а о вине: «Это есть кровь Моя, кровь завета».[193] Ученые не пришли к единому мнению относительно того, восходят ли эти слова к Иисусу или же появились после Пасхи, когда такие трапезы стали ритуалом общины. Иуда покидает собравшихся.
По окончании трапезы они выходят из города в Гефсиманский сад у подножия Масличной горы, около восточной стены Иерусалима. Когда стемнело, сюда пришел Иуда с группой вооруженных людей. Синоптики говорят, что эти люди посланы Храмом, скорее всего, это храмовая полиция (Мк 14:32–50). По Иоанну, здесь также немало римских воинов.[194]
Иисуса ведут на допрос к властям Храма, которыми руководит первосвященник Каиафа. Против Иисуса выступают свидетели, однако их показания расходятся. Среди прочего они туманно говорят о том, что Иисус угрожал разрушить Храм. Затем инициативу берет в свои руки первосвященник. Поскольку не удалось найти двух или трех свидетелей, показания которых совпадали бы, он прямо обращается к Иисусу: «Ты ли Мессия, Сын Благословенного?»
В Мк 14:62 приводится ответ Иисуса. Сначала это краткое «Я» или «Я есмь». Греческий текст тут неоднозначен. Его можно перевести и как утвердительный ответ («Да, это я»), и как вопрос («Я ли?») Как Матфей, так и Лука понимают его неоднозначность. У Матфея стоит: «Ты сказал» (26:64); у Луки: «Вы говорите, что я» (22:70).
Далее же Иисус продолжает: «И вы увидите Сына Человеческого, восседающего по правую сторону Силы и грядущего с облаками небесными». Первосвященник услышал то, что нужно. Он выдвигает обвинение в богохульстве и спрашивает членов совета: «Как вам кажется?» Они выносят Иисусу смертный приговор. Затем стражники плюют на Иисуса и, завязав ему глаза, избивают.
Есть несколько весомых причин сомневаться в историчности описания допроса у первосвященника. Прежде всего, совет первосвященника собирается в ночь важнейшего иудейского праздника. Суд не совершался ни ночью, ни в такие дни, и даже если мы думаем, что это было «неформальное» слушание дела или беззаконный суд, все равно это трудно себе представить.[195] Во-вторых, если это все-таки происходило, каким образом последователи Иисуса узнали о том, что там происходило? Все они разбежались. Конечно, можно вообразить, что кто-то из присутствовавших на совете затем рассказывал о случившемся и эти рассказы дошли до христиан.
Третья причина для скепсиса заключается в том, что вопрос первосвященника и ответ Иисуса слишком напоминают послепасхальное исповедание веры. «Ты ли Мессия, Сын Благословенного?» Ты ли Христос, Сын Божий? Это классическое послепасхальное исповедание веры в Иисуса. А его ответ, по-видимому, указывает на воскресение и второе пришествие. Слова: «Вы увидите Сына Человеческого, восседающего по правую сторону Силы» перекликаются со словами Пс 109:1, первые христиане пользовались этим псалмом, чтобы выразить свою веру в то, что Бог воскресил Иисуса и посадил по правую руку от себя. А выражение «грядущего с облаками небесными» перекликается с Книгой Даниила 7:13–14, где также говорится о «Сыне Человеческом». В Новом Завете этот текст ассоциируется со вторым пришествием Иисуса (см. например, Мк 13:24–27). Это слишком стройная богословская конструкция, а потому трудно поверить, что она соответствует фактам: получается, что Иисус был осужден за точное исповедание веры первых христиан. Иисус — Мессия, Сын Божий, который снова придет на облаках небесных на землю.
На рассвете в Пятницу храмовые власти доставляют Иисуса к Пилату. Узника приводят во дворец Ирода Великого, где останавливались римские наместники, приезжая в Иерусалим. Они встречаются во дворе. Посмотрев на Иисуса, Пилат спрашивает: «Ты Царь Иудейский?» Возможно, он задает этот вопрос не без насмешки: ты, связанный, избитый, окровавленный арестант — претендуешь на звание царя иудеев? Ответ Иисуса неоднозначен: «Ты говоришь». А затем Иисус хранит молчание (15:1–5). Отказ отвечать властителю отражает смелость и, возможно, презрение. У Марка Иисус уже ничего не говорит до момента своей смерти.[196]
За этим следует любопытный эпизод с Вараввой, иудейским повстанцем, приговоренным к казни. Тут описывается неправдоподобный обычай отпускать на праздник одного из приговоренных по желанию толпы. Маловероятно, чтобы имперская власть могла так поступать на оккупированной территории, где поднимались восстания. Как рассказывает Марк, Пилат предлагает толпе сделать выбор между Иисусом и Вараввой. Народ выбирает Варавву и криками требует распять Иисуса (15:6-14).
Это не те же самые люди, что с удовольствием слушали Иисуса и которых боялись властители. Не следует думать, что та толпа резко переменила свое отношение к нему. Более правдоподобно другое объяснение: эта «толпа» (вероятно, малочисленная) могла войти во двор резиденции Пилата (дворец Ирода). Власти не впускали сюда кого попало.
Эпизод с Вараввой, возможно, объясняется исторической обстановкой, в которой Марк создавал свое евангелие: это происходило около 70 года н. э., когда римляне взяли приступом Иерусалим и уничтожили город и Храм. К тому моменту стало ясно, что «толпа» выбрала путь вооруженного восстания (путь Вараввы), что привело к неудачному восстанию 66–70 годов, а не путь ненасилия (путь Иисуса).
Пилат отдает приказ распять Иисуса. Его бичуют. Солдаты издеваются над царем-неудачником. Они одевают на него пурпурный плащ, делают ему корону из терновника и восклицают: «Радуйся, Царь иудейский!» Затем его бьют, на него плюют, его раздевают и ведут на место казни.
Рассказ Марка о самом распятии — одно краткое предложение: «Был же час третий [девять утра], когда распяли Его» (15:25). Евангелист не описывает детали казни, хорошо известные всем жителям Палестины, которым часто приходилось видеть, как империя расправляется со своими врагами. Рядом с Иисусом распяты два других преступника. Хотя в переводах они называются «разбойниками» (Мк 15:27), соответствующим греческим словом часто называли тех, кто осмеливался с оружием в руках бороться против Рима — «террористов» или «борцов за свободу», в зависимости от позиции говорящего о них. Они также смеются над Иисусом. Только Лука (23:40–43) рассказывает нам о покаянии одного из них.
В полдень всю землю покрыла тьма, и это продолжалось три часа, до момента смерти Иисуса. Не стоит думать, что это было солнечное затмение — оно длится всего несколько минут. Кроме того, даже и в случае затмения это был бы просто естественный феномен, случайно совпавший по времени с казнью Иисуса. Вряд ли также стоит думать, что это особый мрак, посланный Богом. Придавая слишком большое значение фактической стороне этого явления, мы рискуем упустить его суть.[197]
192
Более того, у Иоанна на этой трапезе не звучат так называемые установительные слова Трапезы Господней, или Евхаристии. Их приводят только синоптики и апостол Павел. Вместо этого за последней трапезой Иисус моет ноги ученикам и ведет с ними прощальную беседу (Ин 13–17).
194
Иоанн говорит о «когорте» римских воинов (18:3) — это шестьсот человек! Когда же Иисус говорит им: «Я есмь», они все падают на землю (18:6). Что это значит? Это священный ужас? Поклонение? Затем они поднимаются и хватают Иисуса. Невозможно себе представить, что это реальная сцена, хотя она исполнена символизма. Иисус произносит священное имя Бога «Я есмь», и потому они падают на землю. Даже римские воины чувствуют присутствие священного в Иисусе — что не мешает им затем схватить его и казнить.
195
Любопытно, что Иоанн не говорит о суде или допросе в совете ночью накануне распятия или утром. Иоанн упоминает, что Иисус предстал перед первосвященником Каиафой и его тестем Анной (18:13, 24), но ничего не говорит о созыве заседания. Вместо этого у Иоанна совет собирается раньше, за несколько дней до пасхальной недели, и выносит решение о смерти Иисуса (11:45–53).
196
Только Иоанн приводит большой диалог между Пилатом и Иисусом, полный утонченной иронии (18:28–19:16). Пилат тут становится мальчиком на побегушках, который то бросается к иудейским властителям, то возвращается к Иисусу. Он задает свой знаменитый вопрос: «Что есть истина?» Ирония заключается в том, что в рамках богословия Иоанна Иисус есть Истина (14:6). Сама Истина стоит перед Пилатом, а он этого не понимает. В кульминационной сцене Пилат сажает Иисуса на судейское кресло (19:13, одно из возможных прочтений), и когда властитель выносит смертный приговор узнику, это становится судом над самим Пилатом.
197
Кроме того, если допустить, что тьма покрывала землю три часа, придется сделать вывод о глубоком неразумии жителей и вождей Иерусалима. Неужели они были настолько равнодушны, что не поняли значимости события? Как могли они не почувствовать ужас произошедшего и не пересмотреть его смысл?