— Ты всё ещё можешь отказаться, Нат.
— Я еду, сэр.
Ридли буркнул:
— Даром потеряешь время, преподобный. А то и жизнь.
— Что ты там упоминал о пари? Ставлю двадцать долларов, что не потеряю. — вырвалось у Натаниэля помимо воли.
Он сразу пожалел о своих неосторожных словах. Не просто неосторожных. Греховных. Старбака учили, что любое пари — мерзость перед лицом Господа.
Отступать, увы, было поздно. Ридли мешкал с ответом, и Натаниэль решил, что в подозрениях Анны, похоже, больше правды, чем он думал до сей минуты. Видимо, Ридли не слишком усердствовал в поисках ужасного Труслоу.
— Ай да Нат! — одобрительно ухмыльнулся Фальконер, — Примешь пари, Итен?
Ридли бросил на северянина быстрый взгляд, в котором, как почудилось Старбаку, промелькнул страх. Чего он испугался? Разоблачения лжи о поисках Труслоу? Или ему жаль рискнуть двадцатью долларами?
— Он убьёт тебя, преподобный.
— Так считаешь ты. А мои двадцать долларов считают, что ещё до конца месяца Труслоу будет здесь!
— До конца недели. — глаза Ридли сузились. Он судорожно искал благовидный предлог увильнуть от пари.
— Пятьдесят долларов. — сжёг за собой мосты Натаниэль.
Вашингтон Фальконер присвистнул. Для него пятьдесят долларов были суммой пустяковой, но для юнцов вроде Старбака или Ридли — бешеными деньгами. Пятьдесят долларов. Месячное жалование хорошего работника, цена упряжной лошади или револьвера. Для Старбака пятьдесят долларов превращали то, что он со слов Анны воспринимал, как романтический рыцарский поход, в тяжкое испытание. Итен Ридли, припёртый к стенке, вздохнул и протянул северянину обтянутую перчаткой ладонь:
— Сроку тебе — до субботы, преподобный. И ни днём позже.
— Замётано. — пожал ему руку Старбак.
— Пятьдесят долларов! — восхищённо хлопнул секретаря по плечу Фальконер, когда Ридли ускакал, — Как я посмотрю, ты настроен серьёзно.
— Да уж, сэр.
— Главное, не дай Труслоу себя запугать. Стой на своём, понял?
— Понял, сэр.
— Удачи, Нат. Она тебе понадобится. И пятки ниже! Пятки ниже!
Старбак гнал лошадь на запад, навстречу расчерченным синими тенями горным пикам. Денёк выдался ясный, на небосклоне — ни облачка. Покахонтас, кобыла Натаниэля, без устали несла его по просёлку, уводящему от Фальконер-Куртхауса мимо садов и лужаек в холмы, к мелким хуторкам, сочным травам и быстрым ручьям. Местность здесь плохо подходила для выращивания того, чем славился и богател юг: табака, риса, индиго и хлопка. Это был край грецких орехов, яблок, тучных стад и кукурузы. С хуторов доносился звон коровьих колокольчиков и собачий брёх. По мере того, как дорога поднималась, человеческое жильё попадалось реже, а поля сменились отвоёванными у леса участками.
Солнце миновало точку зенита. Старбак волновался. Не боялся, нет. По юношеской самонадеянности он воспринимал Томаса Труслоу не как реальную опасность, а как некий абстрактный барьер, отделяющий от светлого будущего. Одолеешь барьер, — и вновь всё станет просто, понятно. Спасуешь — и в зеркало смотреть будет стыдно. Удастся ли найти и уломать разбойника? Должно удаться. Фальконер будет доволен, а Ридли посрамлён. А вдруг не удастся? Где тогда брать пятьдесят долларов? Полковник положил ему, как секретарю, двадцать восемь долларов в месяц, но пока Старбак не получил ни цента.
Просёлок пошёл над бурной речкой, пенно вскипающей на валунах и упавших деревьях. Лес вокруг густел, холмы становились круче, а виды живописней. Когда юноша проехал заброшенную хижину, его насторожил перестук копыт. Старбак обернулся, доставая револьвер. Олень. Мысли Натаниэля приняли иное направление. Судьба-насмешница играла с ним последнее время, как хотела. Сейчас ей угодно было забросить его на Юг, а что будет завтра? Где он окажется? Западнее, в диких землях, где цивилизация противостоит краснокожим язычникам? Может такое случиться? Вполне. Старбак был в этом уверен так же твёрдо, как и в том, что пастыря из него не получится. Не получится. Иногда из-за этого его мучило чувство вины. По ночам. При дневном свете совесть умолкала, как сейчас, заглушаемая скрипом седла, тяжестью револьвера на боку и предвкушением настоящего приключения. Натаниэль вкусил запретный плод и ехал на встречу с дьяволом. Вопреки всему, чему учил его отец. Бунт? И пусть! Натаниэль Старбак стал бунтовщиком, и это его устраивало.
У развалин лесопилки дорога свернула на юг. Собственно, не дорога уже, — тропа, круто забирающаяся вгору. Старбак не заметил, как сила земного притяжения сместила его на спине Покахонтас ближе к хвосту. Фальконер упоминал о другой дороге, более пологой и широкой, но эта, каменистая и почти отвесная, вела почти прямо в логово Труслоу. Гомонили птицы в молодой листве. Солнце припекало, и Старбак вспотел.