— Расскажи мне о Старбаке. — попросил он брата.
Они направили коней по периметру ярмарочной площадки.
— С чего такой интерес? — удивился Ридли.
— Он, всё-таки, сын Элиаля Старбака. — объяснил Делани не совсем искренне.
На самом деле Натаниэль Старбак интересовал его потому, что он сам, южанин, сочувствующий Северу, видел в Старбаке антипода, северянина на стороне Юга.
— Я встречался с ним, ты знал?
— Он не говорил. — нахмурился Итен.
— Мы с ним почти подружились. Он далеко не глуп. Излишне горяч, но отнюдь не глуп.
Ридли фыркнул:
— Чёртов святоша. Бостонский выродок. Что в нём интересного?
Делани качнул головой. Что интересного? Ха! Что интересного в человеке, поставившем крест на сытом обеспеченном будущем ради улыбки дешёвой актрисульки? Во время пирушки со Старбаком Делани разглядел в том потрясающую игру страстей. Юноша был полем жестокой битвы, где вели борьбу не на жизнь, а на смерть добродетель и порок. Соблазны мирские бились с природной порядочностью, подкреплённой кальвинистским воспитанием. Делани предположил, что вот эта самая порядочность, которую инстинктивно чуял в Старбаке Ридли, и бесила единоутробного братца.
— Почему нас так выводит из себя чужая добродетель? — вслух поразмыслил Делани.
— Потому что по сути она — выдаваемая за доблесть трусость. Боязнь откусить от запретного плода.
— А, может, мы злимся, потому что при виде чужой добродетели вспоминаем о собственной порочности? О том, что нам никогда не стать добродетельными? — предположил Бельведер.
— Чего-чего, а добродетельности мне даром не надо. — буркнул Ридли.
— Не глупи, Итен. И признавайся, чем тебя так задел Старбак?
— Ублюдок лишил меня пятидесяти долларов.
— А! Тогда ясно. — зная скаредность братца, Делани захохотал, — Каким же образом скромному сыну священника удалось совершить невозможное?
— Мы бились с ним об заклад. Он должен был завербовать для Фальконера одного негодяя по фамилии Труслоу и, чёрт бы подрал их обоих, завербовал.
— Птичка-Дятел начирикала мне об этом душегубе Труслоу. Ты-то почему его не завербовал?
— Легко сказать. Если бы Труслоу увидел меня возле его дочурки ещё раз, пристрелил бы без раздумий.
— Понятно. — хихикнул Делани.
Каждый из них запутался в тенетах, сплетённых собственноручно из собственных же слабостей. Но, если Старбаку хватало капкана греха и покаяния, Делани — честолюбия, то Ридли усердно укреплял силок беспримерной алчности толстыми нитями похоти.
— У душегуба есть причина пристрелить тебя? — полюбопытствовал адвокат, отбирая у брата сигару, чтобы подкурить от неё извлечённую из портсигара сигарету, свёрнутую из жёлтой бумаги, с пахнущим лимонной отдушкой табаком, — Так как, есть?
— Есть. — скривился Ридли и не удержался, прихвастнул, — Он благодаря мне скоро станет дедушкой.
— Благодаря тебе?
— Точно. Труслоу, слава Богу, понятия не имеет, что дочь его брюхата от меня, а девчонка в любом случае вот-вот замуж выскочит, так что я кругом в шоколаде. Кроме того, что стервочке пришлось отступных дать, чтобы рот держала на замке.
— Много?
— Порядочно. — Ридли глубоко затянулся, закашлялся и, отплевавшись от дыма, пояснил, — Жадная, но ты бы видел её, Бев! Ты бы видел!
— Неужели у душегуба дочь — красотка?
— Не то слово. — закатил глаза Итен, — Минуту, сам убедишься.
Он достал из нагрудного кармана мундира кожаную коробочку и протянул брату.
В коробочке Делани обнаружил рисунок размером десять на двенадцать сантиметров, изображающий обнажённую девушку на лесной прогалине у ручья. Делании в который раз подивился искусству брата. Несмотря на лень и отсутствие регулярной практики, кистью он владел в совершенстве. Господи, подумалось Делани, по странным сосудам ты порой раскладываешь дары свои.
— Ты приукрасил её внешность?
— Ни штрихом.
— Тогда она действительно редкая красотка. Нимфа.
— У этой нимфы лексикон черномазого ездового-забулдыги и характерец под стать.
— Ты с ней порвал?
— Бесповоротно.
По крайней мере, Ридли на это надеялся. Пряча портретец в карман, он с тоской вспомнил, что за молчание Салли он заплатил сто серебряных долларов, но уверенности в соблюдении дрянью её части сделки не обрёл. Оторва вся в папашу. С неё станется заявится в «Семь вёсен» и продемонстрировать брюхо Анне Фальконер с подробным рассказом о том, кто и при каких обстоятельствах её данным сувениром осчастливил. А вот как к шалостям будущего зятька отнесётся Фальконер — вопрос вопросов. Он, конечно, сам не ангел, но одно дело — плодить с рабынями мулатов, и совсем другое — обесчестить белую свободную, да ещё и дочь мерзавца, в расположении которого Фальконер лично заинтересован.