Кроме десяти пехотных рот и штаба Легион включал в себя музыкантов, лазарет, пятьдесят конных разведчиков с капитаном во главе и два бронзовых гладкоствольных шестифунтовика, произведённых лет двадцать назад и спасённых Фальконером от переплавки по моральной устарелости.
— Разве они не замечательные? — блестя глазами, осведомился у сына Фальконер.
Выглядели пушки нарядно. Всё, что могло быть надраено, было надраено; всё, что могло быть покрашено или отлакировано — было покрашено или отлакировано. Нарядность, впрочем, не помогала — ярким солнечным днём здесь, в центре мирной суеты пусть и военного лагеря, орудия казались пришельцами с другой планеты, планеты смерти и разрушения.
— Не последнее слово техники, конечно. — сожалеюще сказал Фальконер, — Но страху на янки они нагнать смогут. Да, Пилхэм?
— Если у нас будут к ним боеприпасы. — с сомнением произнёс сопровождавший полковника в экскурсии по лагерю майор.
— Будут! — с возвращением Адама Фальконер вновь обрёл свой обычный оптимизм, — Итен пришлёт!
Пилхэм веру полковника в снабженческие таланты Ридли разделять не спешил:
— Пока не прислал.
Статный, сухопарый майор Александр Пилхэм, как успел ещё до рейда убедиться Старбак, в отличие от Фальконера на жизнь взирал весьма мрачно. Подождав, пока занятый сыном полковник окажется вне пределов слышимости, майор буркнул Старбаку:
— Лучше, коль вовсе не пришлёт. Заряд не рассчитаешь — стволы разорвёт. Да мало ли нюансов? Артиллерия, лейтенант Старбак, не для любителей. — он посопел и спросил, — Рейд не удался?
— Увы, сэр.
— Мерфи мне рассказал. — Пилхэм покачал головой, словно говоря, что ничего другого от подобной авантюры и не ожидал.
Одет он был в свою старую форму времён войны 1812 года: галуны выцветшего синего мундира обтрепались, позолота на пуговицах облупилась, а кожа носимых крест-накрест ремней местами потрескалась, как земля в засуху. Майор недовольно покосился на оркестр, репетирующий в тени палатки для совещаний. Играли музыканты «Мою Мэри-Энн».
— Мэри-Энн, Мэри-Энн, Мэри-Энн… Всю неделю одна Мэри-Энн. — угрюмо проворчал Пилхэм, — Может, они надеются, что в бою янки при первых звуках зажмут уши и кинутся наутёк, только бы не слышать этой дурацкой песенки?
— А мне нравится.
— Услышишь её в сотый раз — разонравится. Марши надо репетировать, а не дешёвые мотивчики. С другой стороны — зачем? Марши нужны для муштры, а её у нас хорошо, если часа четыре в день наберётся. А надо двадцать! Но полковнику попробуй-втолкуй. Янки же время тратят не на бейсбол.
Пилхэм, который, как и Труслоу, жевал табак, закончил фразу смачным плевком. Как и большинство вступивших в Легион ветеранов прошлых войн, Пилхэм был непоколебимо убеждён в необходимости шагистики. Но Фальконер упёрся и ни за что на свете не желал делать из скованного единым патриотическим порывом Легиона набор заводных солдатиков.
— Подожди, нюхнёшь пороху… — хмуро бормотал Пилхэм, глядя в спину разливавшегося перед сыном соловьём Фальконера, — Узнаешь, зачем нужна муштра до седьмого пота.
А что Натаниэль узнает, когда нюхнёт пороху? Когда «увидит слона»? Страх сковал на миг тело, но постыдное малодушие прогнала идущее не от сердца, а от разума твёрдое намерение не струсить, устоять во что бы то ни стало. Решимость тут же растаяла, как дым, едва он подумал, что, в сущности, понятия не имеет, что люди испытывают в бою, и чему в самих себе им приходится противостоять. Одновременно с этим калейдоскопом чувств его раздирали два разнонаправленных желания: желание скорее пойти в свою первую битву и желание никогда в неё не ходить.
К другу подъехал Адам, которого счастливый отец, наконец, отпустил от себя:
— Ну, что? К реке, поплаваем?
— «Поплаваем»? — поднял бровь Старбак.
Похоже, у друга появилось новое необычное увлечение.
— Тебе это тоже будет полезно! — подтвердил подозрение Натаниэля Адам, — Один доктор считает, что бултыхание в воде продлевает жизнь!
— Чушь!
— Догоняй! — Адам дал коню шпоры и умчался.
Старбак мучить и без того уставшую кобылу не хотел, поехал шагом. Адам тоже сбавил ход, но держался впереди. Обогнув город, друзья по известным Адаму с детства тропкам добрались до реки. Уголок был глухой, однако ухоженный, из чего Старбак сделал вывод, что это — часть прилегающего к «Семи вёснам» парка. Адам уже раздевался. Вода была прозрачна, на её поверхности слепящими чешуйками играло солнце.
— Что за доктор?