Слева доносились неразборчивые далёкие команды. Горизонт на востоке порозовел. Полковник медленно прошёл вдоль шеренги и, выйдя на середину, обратился к Легиону с речью. Он напомнил легионерам о ждущих дома жёнах, детях и матерях; о том, что не Юг затеял эту войну; о том, что их дело правое, а тем, кто сражается за правое дело, Бог всегда дарует победу.
Возвратился Адам, возивший ранцы с палатками к музыкантам. Его гнедой жеребец, гордость конного завода Фальконера, смотрелся среди других лошадей Легиона, как родовитый лорд в толпе черни. Адам кивнул на дом и шёпотом поделился со Старбаком:
— Приходила служанка оттуда. Спрашивала, не опасно ли им оставаться здесь.
— Что ты ответил?
— А что я мог ответить? Смотря, куда янки пойдут. Знаешь, кто там обитает?
— Откуда мне знать?
— Вдова хирурга по фамилии Генри.
Говорил Адам спокойно, однако был бледен, как мел. По настоянию отца он надел сегодня солдатский мундир, прикрепив к воротнику три капитанские шпалы. Обмахивая лицо широкополой шляпой, он повернул голову на восток, секунду разглядывал небеса, похожие на лист чернёного серебра с полосой светлого золота понизу, затем поморщился:
— Сейчас жарко, представляю, какая духота будет днём.
Старбак ухмыльнулся:
— «…Как в горнило кладут вместе серебро и медь, и железо, и свинец, и олово, чтобы раздуть на них огонь, и расплавить; так Я в гневе Моём и в ярости Моей соберу, и положу, и расплавлю вас…»
Натаниэль вообразил себя в кузнечном горне, грешника, искупающего мукой прегрешения, и ему стало не по себе. Поймав выжидательный взгляд Адама, так и не вспомнившего, очевидно, откуда цитата, объяснил:
— Иезекииль, глава 22, стих 20.
— Очень подходящий отрывок для воскресного утра. — хмыкнул Адам, — Да ещё от человека, намеренного стать великим солдатом!
— Стану. — сказал Старбак.
Во всём остальном я уже потерпел неудачу, горько подумал он и вздохнул.
— Ты-то хоть выглядишь, как воин. — позавидовал Адам.
— То есть? — оживился Старбак.
— Как герой романа Вальтера Скотта. Айвенго, к примеру.
Старбак улыбнулся:
— Моя бабушка МакФейл повторяла, что у меня лицо священника, как у моего отца.
А Салли говорила, что у него глаза, как у её отца.
Адам надел шляпу:
— Твой отец сегодня, наверно, обрушит все кары небесные на проклятых рабократов?
Разговор Адам затеял, чтобы отвлечься. Болтовня гнала одолевавшая его дурные предчувствия.
— Адскому пламени нынче бездельничать не придётся. Отец приспособит его в помощь Северу. — кивнул Старбак.
Там, в Бостоне, сейчас его младшие братья и сёстры возносят утреннюю молитву Создателю. Поминают ли они его в своих мольбах? Старшая сестра не стала бы. Эллен-Марджори Старбак с детских лет имела брюзгливый характер девяностолетней старухи. Она была обручена с пастором-конгрегационалистом из Нью-Гэмпшира, человеком недобрым и жёлчным. За непутёвого Натаниэля Эллен Господа просить не будет. Она будет просить за Джеймса. Тот, к гадалке не ходи, надел мундир. Впрочем, битвы — не стихия педантичного, пунктуального до мелочности Джеймса. Штаб — другое дело.
За Натаниэля будут молиться младшие Старбаки. Молиться тихо, чтобы не услышал отец. Шестнадцатилетний Фредерик-Джордж, родившийся с сухой левой рукой; пятнадцатилетняя Марта-Абигейл, как две капли воды походившая на Натаниэля нравом и внешностью; двенадцатилетний Сэмюэль-Вашингтон. Остальные пятеро детей преподобного Элиаля умерли в младенчестве.
— О чём задумался, Нат?
— О семьях. О том, как они тают, теряя по одному человеку. Как моя меня, например. Тают, а потом и вовсе распадаются.
Как у Салли. И у Ридли, когда Старбак его убьёт. Убьёт ли? Натаниэль покосился на Ридли, дремлющего в седле. Задумывать убийство и осуществить его — разные вещи.
Приглушённый треск стрельбы заставил его вздрогнуть.
— О, Господи! — вырвалось у Адама, как молитва.
Стреляли не близко. Кто палил, в кого палил? Где-то на востоке, где серая пелена теней постепенно сползала с зелёных холмов, затаился враг.
Вновь накатил страх быть убитым. К нему примешивалось другое чувство. Прислушавшись к себе, Старбак с удивлением понял, что больше, чем погибнуть, он боится бояться. Ночь с Салли что-то изменила в нём, превратив слабость в силу, отчаяние в надежду, сомнения в уверенность. Перерождение, которого не дало ему крещение, дал ему грех.