«Я рада, что ты следишь за собой».
Впервые она взглянула мне в глаза.
«Ты никогда не был слишком страстным, правда, Гарри?»
«Да, — честно признался я, — никогда».
«А это было бы неплохо, — сказала она безразличным голосом, — тогда, возможно, мы бы жили вместе немного лучше».
«Сейчас уже слишком поздно об этом говорить, — вставил я, стараясь придать словам как можно больше значимости. — Ты же знаешь, я не создан для ссор и переживаний. Мне нравится спокойная жизнь».
«Ты прямо как Чемберлен, — пошутила она и мы оба засмеялись. Потом она отодвинула блюдо на середину стола и положила локти на скатерть. — Я живу одна вот уже три года».
У меня есть один недостаток: порой я бываю любопытным. «А что случилось с твоим маляром?» Впрочем, я задал этот вопрос обычным тоном, потому что не чувствовал за ней никакой вины. Она просто ушла, вот и все. Она ведь не оставила мне кучу долгов или что-нибудь в этом роде. Я всегда позволял ей делать то, что она хотела.
«Вижу, ты накупил много книг», — заметила она, обратив внимание на одну, лежащую под бутылкой с кетчупом, и две других — на серванте.
«Мне нравится читать, — сказал я, зажигая спичку, потому что у меня потухла трубка, — это помогает провести время».
Она ничего не ответила. Мы молчали три минуты, я это хорошо помню, потому что смотрел на часы, стоящие в кухонном шкафу. Возможно, по радио передавали новости, и я пропустил самые главные из них. Когда начинается война, новости всегда становятся интересными. Мне оставалось только размышлять и ждать, пока она снова заговорит. «Он умер из-за того, что отравился свинцом, — наконец произнесла она. — Он сильно страдал. Ему было всего сорок два года. За неделю до смерти его положили в больницу».
Не могу сказать, что это известие очень меня огорчило, хотя у меня не было причин злиться на него. Я даже не знал этого парня. «Жаль, у меня нет сигареты для тебя, — сказал я, взглянув на каминную доску в надежде найти ее, хоть и знал, что там было пусто. Когда я стал искать для нее сигареты, она заерзала на стуле, отчего тот заскрипел. — Не вставай. Я принесу».
«Не надо, не беспокойся, — сказала она, — у меня есть с собой». Она нащупала в кармане и достала измятую пачку. «Хочешь закурить, Гарри?»
«Нет, спасибо. Я не курю сигареты вот уже двадцать лет, ты же знаешь. Разве ты не помнишь, когда я стал курить трубку? Мы тогда с тобой еще встречались. Ты подарила мне трубку и сказала, чтобы я стал курить ее, потому что это придало бы мне более солидный вид! Вот с тех пор я с ней и не расстаюсь. Я быстро к ней привык и сейчас мне это нравится. В самом деле, теперь я вряд ли смог бы без нее обойтись.»
Все было как вчера! Но, возможно, я сказал лишнее, потому что было заметно, как она нервничает, зажигая сигарету. Я не знал причину этого, да и вообще, ей нечего было делать у меня дома. «Знаешь, Гарри, — начала она, снова подняв голову и посмотрев на картину с рыбацкой лодкой, — мне хотелось бы ее иметь». Эти слова прозвучали так, будто она жаждала эту картину больше всего на свете.
«Неплохая картина, правда? — помню, сказал я тогда. — Замечательно, когда на стенах висят картины, не для того, чтобы на них смотреть, а просто так, чтобы заполнить пустоту. Даже когда ты на них не смотришь, то все равно знаешь, что они там находятся. Но ты можешь взять ее, если хочешь».
«Правда?» — спросила она таким голосом, что я впервые почувствовал к ней жалость.
«Конечно, бери. Она мне больше не нужна. Во всяком случае, если я захочу, то смогу купить себе другую, или просто повешу на ее место военную карту». Это была единственная картина на стене, за исключением свадебной фотографии, которая стояла внизу, на серванте. Но я не хотел напоминать Кэти о ней из боязни, что это может пробудить в ее душе воспоминания, которые ей были неприятны. Эта фотография не вызывала у меня особых чувств, поэтому я мог бы отдать и ее. «У тебя есть дети?»
«Нет», — ответила она безразлично. «Но мне не хотелось бы забирать у тебя эту картину и я этого не сделаю, если она тебе дорога». Мы долго сидели молча, глядя на плечи друг друга. Мне хотелось знать, что произошло с ней за эти долгие годы, из-за чего она с такой ностальгией говорит об этой картине. На улице темнело. Почему она столько говорит о такой ерунде, вместо того, чтобы просто забрать ее? Я снова предложил ей эту картину, и, чтобы поскорее покончить с этим, снял ее с гвоздя, вытер пыль, завернул в темную бумагу и перевязал отличной почтовой бечевкой. «Это тебе», — сказал я, отодвинув посуду и положив локти на стол.