Выбрать главу

Она так его поцеловала, что мне стало не по себе. Теперь я мог спокойно спуститься со своего «шестка».

Джим Скафдейл так и остался большим ребенком. После того, как его мамаша пустила его обратно, он почувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Все его неприятности остались позади, он готов был поклясться в этом, даже когда ему говорили, что он — круглый дурак, потому что не собрал вещи и не уехал подальше отсюда. Я тоже попытался втолковать ему это, но он, кажется, подумал, что я — еще больший придурок, чем он сам. Его мамаша была уверена, что навсегда заполучила назад свое чадо, да и мы думали так же, однако все мы глубоко заблуждались. Любой, кто не был совершенно слеп, видел, что он — уже не тот прежний Джим, каким он был до женитьбы: он стал подавленным и никогда ни с кем не разговаривал по душам, и никто не знал, даже его мама, куда он ходит каждый вечер. Его лицо стало одутловатым, и через полгода он почти облысел. Даже его веснушки побледнели. И летом, и зимой, он возвращался неизвестно откуда в двенадцать часов ночи, и никто не знал, что он там делал. А если его прямо спрашивали, как бы невзначай: «Где ты был, Джим?» — он делал вид, что не слышал вопроса.

Примерно через два года ясной лунной ночью к нам во двор пришел коп: я видел его из окна своей спальни. Он завернул за угол, и я поспешил спрятался до того, как он меня заметит. «Вот ты и попался за то, что стащил свинец из того пустого дома на Букингем стрит, — сказал я себе. — Ты должен был быть поумнее, жалкий кретин. Ведь кухарка заплатила тебе за него всего лишь три шиллинга шесть пенсов…»

Я перепугался до смерти, хоть и не знал толком, из-за чего. Я всегда боялся, что в конце концов попаду в исправительную колонию для несовершеннолетних, — и вот, пожалуйста, пришел коп, чтобы меня сцапать.

Даже когда он проходил себе мимо нашего дома, я все еще думал, что он перепутал номера и сейчас повернет назад. Но нет, он постучался в дверь Скафдейлов, и в это мгновение я почувствовал себя самым счастливым человеком на свете, потому что понял: на этот раз пришли не за мной. От радости у меня даже закололо в боку. Ладно, пусть их чертов свинец остается у них.

Мамаша Джима вскрикнула, как только коп назвал ее фамилию. Даже мне были слышны ее слова: «Он никуда не уходил, он только пошел пройтись!»

Потом мне больше ничего не удалось расслышать, но через минуту она уже проходила вместе с копом через двор; при свете фонаря я увидел ее строгую физиономию, которая была как будто высечена из гранита. Казалось, она упадет и даст дуба, если ей сейчас шепнуть хоть словечко. Коп был вынужден поддерживать ее за руку.

То, что мы узнали на следующее утро, показалось нам просто невероятным. Мы привыкли к тому, что людей сажали в тюрьму за ночные кражи со взломом, за дезертирство, за поджоги, за нецензурную брань, за пьянство, за сутенерство и содержание притонов, за неуплату денег, за то, что не заплатили долг за купленную в рассрочку стиральную машину или радиоприемник, а потом их продали, за вторжение в чужие владения, за браконьерство, за угон автомобилей, за попытку самоубийства, за покушение на убийство, за изнасилование и нанесение побоев, за кражу сумок, за ограбление магазинов, за мошенничество, за изготовление фальшивых денег, за мелкое жульничество на работе, за драку, и за прочие, не слишком благовидные поступки. Но Джим совершил такое, о чем не только я, но и остальные жители нашего двора, не слыхивали прежде.

Он занимался этим многие месяцы, садясь на автобус и уезжая подальше отсюда, в такие места города, где его никто не знал. Там, на старых темных улицах около пивных баров он поджидал девочек десяти-одиннадцати лет, которые приходили с кувшинами купить пива своим папам. И этот придурок Джим выскакивал из своей засады, пугал их до смерти и показывал разные грязные штучки. Я не мог понять, зачем он это делал. Это в самом деле не доходило до моих мозгов, но все же это было правдой, и за это его арестовали. Он занимался этим так часто, что кто-то сообщил о нем в полицию.

В тот вечер его поймали и посадили на восемнадцать месяцев. Держу пари, что этот жалкий кретин не знал, куда спрятать лицо от стыда, хоть я и уверен, что судье не раз приходилось разбираться в таких же, как у Джима, а то и более отвратительных делах. «Мы должны посадить вас в тюрьму, — сказал судья, — не только ради безопасности маленьких девочек, но и ради вас самих. Добропорядочные граждане должны быть ограждены от таких типов, как вы, грязный мерзавец.»