«Во время брачного торжества, — вспоминал много лет спустя Гавриил Романович Державин, — стали разноситься по народу слухи о появившемся в Оренбургской губернии разбойнике, для поимки коего посланы гарнизонные и прочие команды»{82}.
Запамятовал старый поэт; сообщение о возмущении яицких казаков пришло в столицу лишь 14 октября 1773 года. Как ни странно, в этой ошибке есть своя правда: историческая память роковым образом соединила начало пугачевского бунта с днем свадьбы наследника российского престала.
Торжества по случаю бракосочетания сына Петра III и Екатерины II продолжались две недели. В программе праздника были жареные быки и фонтаны виноградного вина для народа, опера, русская и французская комедии в придворном театре, маскарады для дворянства и купечества, бал и фейерверк{83}.
А между тем на Урале фейерверк крестьянской войны приобретал угрожающий характер. «Великий государь и над цари царь и достойный император Петр Федорович, рассудя своим мнением ко всем моим верноподданным послать сей имянной указ и прочая, и прочая, и прочая.
Да будет вам известно всем, что действительно я сам великий. И веря о том без сумнения, знайте, мне подданные, во всяких сторонах и находящиеся в здешних местах: мухаметанцы и калмыки, сколько вас есть и прочие все! Будучи в готовности, имеете выезжать ко мне встречею и образ моего светлого лица смотрите, не чиня к тому никакой противности, и пожалуйте, преступи свои присяги, чините ко мне склонность…
И как ваши предки, отцы и деды, служили деду моему блаженному богатырю государю Петру Алексеевичу, и как вы от него жалованы, так я и ныне и впредь вас жаловать буду. И пожаловал вас землею, водою, солью, верою и молитвою, пажитью и денежным жалованьем, за что должны вы служить мне до последней погибели. И буду вас за то против сего моего увещевательного указа отец и жалователь, и не будет от меня лжи: многа будет милости, в чем я дал мою перед Богом заповедь. И будет кто против меня противник и невероятен, таковым не будет от меня милости: голова будет рублена и пажить ограблена…»{84}.
To ли Иван Почиталин набил руку на изготовлении пропагандистских листков, то ли расширился секретариат «ампиратора» за счет более искушенных в грамоте повстанцев, но приведенный указ отличается от «первого возмутительного воззвания» и стилистикой, и содержанием. Именем Петра Федоровича Пугачев убеждает, обещает, призывает, угрожает. И надо признать, добивается успеха. Манифесты действуют на народ, будоражат, казаков, солдат, крестьян, втягивают их в борьбу: одних — за совесть, других — за страх. Огромные просторы России от Яицкого городка до Башкирии, от Поволжья до Западной Сибири охватываются восстанием.
Победы окрыляют и опьяняют. Вот уже несколько месяцев Пугачев играет роль императора. Перевоплощение достигает такой силы воздействия, что образ, сотворенный на сцене жизни, отодвигает на второй план сознания реального беглого хорунжего Донского войска, начинает определять его мысли и поступки. В качестве Петра Федоровича он не считает себя связанным с неверной женой «Катькой», которая «желала убить мужа», и скоро поддается на уговоры приближенных жениться.
— Как ты женишься, так войско Яицкое все тебе прилежно будет, — убеждают его, и Емельян Иванович, оставивший в Зимовейской станице жену с тремя детьми на руках, не возражает прошв решения «Петра Федоровича» устроить личную жизнь.
Приглянулась Емельяну молодая, шестнадцати лет, казачка Устинья Петровна Кузнецова. Послал сватов, и следом сам явился.
— Хороша, — проговорил он похотливо, — хороша! Поздравляю тебя, со временем ты будешь всероссийской царицей.
Петр Кузнецов бросился самозванцу в ноги и стал горько плакать и причитать о том, что дочь его «молодехонька и принуждена идти замуж невольно».
— Чтоб к вечеру все было готово к сговору, — строго сказал Пугачев, — а завтра быть свадьбе!{85}
Отец с дочерью были «в великих слезах», но перечить не стали, убоявшись навлечь на себя гнев «ампиратора», который и впрямь был скор на расправу. Обвенчались в Яицком городке. Свадьбу сыграли быстро, но по-царски пышно. Пили за здоровье государя, великого князя Павла Петровича и его супруги Натальи Алексеевны, пили за невесту, почти за каждого из присутствующих до утренней зари. «Всеавгустейшая императрица» с самого начала засомневалась в высоком происхождении своего мужа: слишком неотесан и груб был он в сравнении даже с офицерами малых чинов, которых ей все-таки доводилось видеть.