Тогдашняя Казань состояла в основном из небольших деревянных домов. Ее улицы были узки и кривы, за исключением Арской, выходившей на поле с тем же названием. Она и стала направлением главного удара для штурмующих. Прикрывшись возами с сеном, повстанцы подкатили пушки и почти в упор открыли огонь. От первых же выстрелов вспыхнул пожар. Многие солдаты и жители сразу перешли на сторону самозванца. Потемкин с командой в триста человек укрылся за стенами кремля. Неудержимой лавиной хлынули победители в город, сокрушая все на своем пути. Они врывались в дома, опустошали и поджигали их, насиловали и убивали женщин, на глазах обезумевших матерей бросали в огонь младенцев. Повсюду слышались вопли, рыдания, стоны.
«Подробности казанского несчастного приключения, — сокрушался свидетель Платон Любарский, — не только мне, но даже Гомеру и Демосфену описать было бы невозможно»{91}. Уж не потому ли и историки-марксисты не отважились?
Отступая за стены кремля, генерал-майор Потемкин приказал уничтожить узников местной тюрьмы, чтобы они не могли усилить восставших. И многие из них были перебиты, но большей части удалось спастись. Вышли на волю жена и дети Пугачева. Все они были отправлены в лагерь самозванца, устроенный на Арском поле. По пути одиннадцатилетний Трофим увидел своего отца, картинно гарцевавшего на нетерпеливом скакуне в окружении свиты.
— Матушка! Матушка! — раздался звонкий детский голос, — смотри-ка, батюшка меж казаков ездит!
— Емельян! Собака! Неверный супостат! — истошно закричала Софья.
— Экая злющая, — весело сказал казак, сопровождающий бывших колодников, — кого это ты поносишь?
— Мужа своего окаянного, — огрызнулась женщина, — вон на коне красуется.
Казак подъехал к Пугачеву и, наклонившись, зашептал ему в самое ухо:
— Государь, та баба с ребятами уверяет, что она жена твоя. Как прикажешь поступить с шельмой?
«Государь» и на этот раз не растерялся. Не моргнув глазом, он обратился к казакам:
— Вот какое злодейство! Сказывают, что это жена моя. Это неправда. Она подлинно жена друга моего Емельяна Пугачева, который замучен за меня в тюрьме под розыском. Помня мужа ее мне одолжение, я не оставлю ее.
Софья не верила своим ушам. Наглость Емельяна настолько ошеломила несчастную женщину, что она не решилась возражать.
— Дайте бабе телегу, посадите ее с сиротами и отвезите ко мне в лагерь, — распорядился «государь» в, хлестнув коня, поскакал в город{92}.
Пугачев спешил организовать штурм кремля. Но время было упущено. Противник успев запереть ворота и завалить их бревнами. Перекрестный обстрел со стороны гос-тинного двора и монастыря не принес желаемого результата. Вскоре пожар подступил к стенам крепости и стал угрожать нападающим. Невыносимая жара и удушливый дым вынудили Пугачева отвести войска.
П. С. Потемкин — Г. А. Потемкину, 12 июля 1774 года:
«Я в жизнь мою так несчастлив не был… Если Михельсон не будет, то не уповаю долее семи дней продержаться, потому что с злодеем есть пушки, а крепость очень слаба. Мне остается одно средство — при крайности пулю в лоб, чтобы с честью умереть, как верному подданному Ее Величества… Повергните меня к ее священным стопам, которые я от сердца со слезами лобызаю. Бог видит, сколь ревностно и усердно ей служил. Прости, братец, если дойдет до крайности. Вспоминайте меня как самого преданного вам человека. Самое, главное несчастье, что на народ нельзя положишься»{93}.
Не продержался бы и семи дней. На народ действительно нельзя было положиться. Когда начался обстрел осажденных, загорелись деревянные постройки и крыша Спасского монастыря в самом кремле. Старые крепостные стены в любой момент могли рухнуть. Солдаты начали роптать, говорили, что небольшой гарнизон не в состоянии защитить себя и других и лучше уж сдаться, чем напрасно проливать кровь. Потемкин приказал повесить двух смутьянов и «тем устрашил всех и принудил к повиновению». Пугачевцы отошли. Наступила ночь, люди «не знали, что сулит им грядущий день, ежеминутно ожидали нападения, готовились к смерти».
На этот раз судьба оказалась благосклонной к Павлу Сергеевичу. Он не пустил себе пулю в лоб. И мы еще встретимся с ним на страницах этой книги, увидим его в окружении иных героев Земли Донской.
На Арском поле горели костры, и под жерлами пушек стояли на коленях пленники, ожидавшие решения своей участи. Явился Пугачев — гордый, торжественный, довольный собой. Неудача под стенами казанской крепости не сломила его воли, не испортила даже настроения: победа-то была крупной, самой внушительной за все десять месяцев войны. Перед ним пылал поверженный город, а ею жители с мольбой простирали к нему руки. «Государь» мог их казнить, но мог и помиловать. В тот вечер всех простил — да будет им известно, что он «действительно сам великий».