В лагере самозванца вешали часто и пороли не реже. Но одно дело вздернуть коменданта какой-нибудь захудалой крепости или отодрать розгами станичного атамана и совсем другое — настоящего полковника казачьих войск, взятого в бою. В глазах мятежников Кутейников был важной персоной. Раненого старшину привезли на крестьянской телеге и под улюлюканье собравшихся отходили дубинами по ребрам, оттаскали за волосы, и, «надев ему на шею петлю», два дюжих молодца стали тянуть за концы веревки в разные стороны. Обреченный хрипел — зрители смеялись. Шумная, но незлобивая получилась потеха — умел веселиться русский мужик. Потом едва живого пленника отвели в «царский шатер». Пугачев сидел за столом в компании приближенных. Перед ним стояли штофы с водкой, различные закуски. Посмотрев на вошедшего, Емельян Иванович предложил ему выпить. Тот отказался.
— Не хочешь — неволить не стану, — и, помолчав, спросил, — ты дом Пугачева разорял?
— Не разорял, а исполнял высочайший приказ, — ответил Кутейников без вызова, но уверенно.
Вошла Софья Дмитриевна, вызванная адъютантом.
— Вот Пугачиха, узнаешь ли ее?
— Я ее никогда не видывал, не знаю.
В допрос вмешался один из сидевших за столом:
— Скажи-ка, старшина, готов ли ты служить верой и правдой великому государю Петру Федоровичу?
— Не готов, не могу отступить от присяги, данной Ее Величеству Екатерине Алексеевне.
— В таком разе ты будешь повешен.
— А может, лучше четвертовать его? — обратился к товарищам другой казак из свиты самозванца.
— Нет, надо разрезать ему пятки и вытянуть жилы, — решительно заявил третий и посмотрел на своего повелителя.
— Завтра расстрелять! — приговорил Пугачев. — А пока запереть его в сарае и поставить надежный караул{121}.
Федор не спал. Лежа на соломе, он мучительно перебирал последние дни своей жизни:
— Два поражения краду: на Пролейке реке и у Царицына. И от кого? От голодранца, шута, выдающего себя за покойного императора. Нет, лучше уж умереть, чем пережить такой позор…
Забрезжил рассвет. От тягостных раздумий отвлек его протяжный, звучный скрип отворяемых ворот сарая. Вошел татарин с гнусной опухшей физиономией, жестом приказал встать и выйти. На дворе ожидал их еще один стражник в такой же войлочной шапке, как и у первого. Поддерживая под руки с большим трудом стоявшего на ногах пленника, они перевели его через буерак и посадили на яру. Младший конвоир поднял ружье, нажал курок — получилась осечка. Повторил — выстрела не последовало. После нескольких попыток неудачливый стрелок в сердцах «вдарил его в припор, в левый бок, однако внутренности не захватал». Кутейников скатился в овраг и пролежал там без чувств более двух часов. Мятежники уже ушли, когда к израненному, избитому Федору вернулось сознание. Собрав остаток сил, поплелся он вверх по Царицынской Пичуге к Грачевской крепости, недалеко от которой настигли его донские казаки, бежавшие от самозванца. Они-то и доставили старшину в Качалинскую станицу, а оттуда домой{122}.
Получив сообщение о подходе правительственных войск, Пугачев отказался от намерения штурмовать Царицын, решил пройти мимо. Но у стен города снова был атакован, лишился значительной части обоза и людей. Правда, и на этот раз, как и накануне, к нему переметнулись многие донские казаки, которые, несмотря на то, что он «рожу свою от них отворачивал», распознали-таки в нем бывшего хорунжего из Зимовейской станицы. Все они, поодиночке и группами, покинули лагерь самозванца. Слух об этом мгновенно распространился по стану повстанцев и «привел их в такое замешательство, что никто не знал, за что приняться, говорил на следствии Иван Творогов. О походе на Дон пришлось забыть{123}.
— Надежных людей у меня мало, — признался Пугачев атаману Андрею Овчинникову, — а всякой сволочи хотя и много, да проку от нее никакого: только услыша о Михельсоне, она сробеет, разбежится и стоять против него не будет. Поэтому надо, уклоняясь от драки, дойти до Черного Яра, а оттуда — прямо в Яицкий городок и там зимовать{124}.
«Надежных людей» — это яицких казаков. «Всякой сволочи» — значит крестьян. Как видно, невысоко ценил Емельян Иванович тех, на кого делал ставку на последнем этапе гражданской войны. Набегался он с ними по степям Поволжья вдоволь. Пришел в отчаянье даже.
Обойдя Царицын и двигаясь по берегу Волги, Пугачев вошел в Сарепту, покинутую обитателями. Через сутки этот клочок российской земли, освоенной руками немецких колонистов, невозможно было узнать. Опустевшие дома были ограблены, мебель уничтожена, фабрики разрушены, инструменты переломаны, фонтаны испорчены, куски товаров разорваны и затоптаны в грязь. Люди, однако, в тот раз уцелели. Второе нашествие варваров обрушится на них через полтора столетия. И от него они не оправятся.