24 августа 1774 года повстанцы потерпели сокрушительное поражение у Сальникова Завода. Они потеряли две тысячи убитыми и в три раза больше пленными. В числе последних находились две дочери Пугачева и четырнадцать юных дворянок, составлявших гарем «самозванца» — для «столь великого государя» не так уж и много. Сам он пробился через заслон врагов и бежал. За ним ускакали верхами жена Софья и десятилетний сын Трофим. В этом сражении Емельян Иванович лишился самого близкого к нему человека, атамана Овчинникова, пропавшего без вести. На долю победителей выпала такая добыча, какая не снилась даже воинам великого Суворова, отдававшего своим чудо-богатырям на поживу целые города поверженного противника.
Жалкое зрелище являл собою «великий государь». Вчера еще уверенный в себе, Пугачев болезненно переживал катастрофу, не стесняясь слез, горько оплакивал потерю верных своих полковников, убитых, пропавших без вести или плененных под Оренбургом, Казанью, Царицыном. Осталось у него не более двухсот яицких казаков да столько же «всякой сволочи» и среди них ни одного из тех, с кем затеял он почти год назад свою грандиозную авантюру, стоившую жизни многим тысячам доверившихся ему людей, разора больших и малых городов, станиц и деревень. Советоваться теперь приходилось с теми, кого только что ради поощрения пожаловал он чинами и званиями, наградил медалями. А они между тем начали уже плести сеть заговора против своего благодетеля во имя спасения собственных шкур.
Председатель пугачевской коллегии Иван Творогов все более проникался уверенностью, что предводитель повстанцев вовсе не император Петр Федорович, а самозванец. Под гнетом смертельной угрозы решился он наконец поведать об этом ближайшим товарищам, созвав их на тайную сходку. Рассказав о своих наблюдениях, организатор заговора спросил собравшихся:
— Так что же теперь нам делать? Согласны ли вы его связать?
— Согласны, — ответил за всех начальник артиллерии Федор Чумаков, — только надобно сговориться с другими казаками. Мы сами уже видим, что он не государь, а самозванец.
Условились подождать подходящего случая.
В ту же ночь Пугачев собрал на совет всех яицких казаков, спросил:
— Как вы считаете, детушки, куда нам теперь податься?
— Да кто же знает, мы люди темные, — ответили казаки, — а вы как думаете, Ваше Величество, куда лучше идти?
— Я думаю пойти вниз по Волге, потом пробраться к запорожским казакам. Там есть у меня два знакомых князька, — заливал «государь», — у одного наберется тысяч с семнадцать, у другого — поменьше, они за меня верно вступятся{125}.
Почти никто из присутствующих не знал, где живут запорожские казаки, однако догадывались, что где-то очень далеко. Скитальческая жизнь всем надоела, и они отказались следовать за своим предводителем.
— Воля ваша, государь, хоть головы рубите, а не пойдем в чужую землю. Что нам там делать?
— А может, в Сибирь или в калмыцкую орду хотите? — с нескрываемым раздражением и насмешкой спросил Пугачев.
— Нет, батюшка, мы и туда не пойдем, куда нам в такую даль забираться, у нас здесь отцы, матери, жены…{126}
— Так куда в конце концов вы хотите идти?
— Пойдем вверх по Волге, — решительно сказал Иван Творогов, которого поддержал Федор Чумаков.
— Но там трудно будет достать хлеба и есть опасность от воинских команд, — пытался возражать Пугачев{127}.
Казаки настаивали, и вожак вынужден был согласиться.
На следующее утро небольшой отряд выступил в поход. Несколько суток шли степью без воды и хлеба. Проливные дожди и сильные восточные ветры усугубляли лишения. Люди притомились от жажды и голода. Пугачев ехал молча, смотрел уныло…
Творогов и Чумаков не теряли времени даром, старались представить безвыходность положения, уговаривали казаков выдать самозванца и тем заслужить прощение императрицы. Добиться этого было непросто, ибо многие продолжали верить, что ведет их истинный государь и были преданны ему. Но хитростью и обманом, а то и вероломством, им удалось отделаться от тех, на кого нельзя было рассчитывать.