Князь Долгорукий произвел забытого донским начальством есаула Платова в войсковые старшины, вручил ему в команду полк и отравил на только что устроенную Днепровскую линию, а потом в Польшу, где он «многих конфедератов и бунтовщиков искоренил»{3}. Скоро Иван Федорович был вызван в Петербург и еще раз награжден Золотой медалью с изображением Екатерины II и надписью на обороте:
Войска Донского полковнику Ивану Платову
за немаловременную его и добропорядочную службу{4}.
Столица готовилась к свадьбе наследника престола. Не гостем прибыл он на торжества — преданным ее величеству офицером.
Недолго занимался отцовским хозяйством Матвей Платов. Передав его на попечение приказчика, пустился он верхом в полуденный край, туда, где вторая русская армия уперлась в твердыни Перекопа. Лето было жаркое, сухое, пыльное. Спешил молодой воин к славе, менял под собой лошадей, давая отдохнуть то одной, то другой. Навстречу ему калились санитарные фуры с ранеными и больными. В какой-то из них лежал снедаемый телесным недугом Емельян Пугачев — навоевался за два года под Бендерами. В нем невозможно было узнать лукавого балагура из Зимовейской станицы: совсем угасал человек. Ехали казаки в разные стороны, но оба — в историю.
Вторая армия готовилась к штурму Перекопа. Так уж распорядилась судьба, что ее командующий Василий Михайлович Долгорукий принял здесь боевое крещение еще в 1736 году, когда русские войска предприняли попытку овладеть Крымом. Было ему тогда четырнадцать лет. Он первый пробился на фас крепости, и фельдмаршал Б. К. Миних тут же вручил мальчику-солдату офицерскую шпагу.
14 июня 1771 года генерал-аншеф Долгорукий повторил опыт командира своей юности.
— Первого из вас, кто взойдет на фас Переколи и останется жив, — сказал он, обращаясь к солдатам, — жалую я офицерской шпагой…
На этот раз первых было так много, что выделить самого-самого не удалось. Князь никого не обошел вниманием — всех наградил. Среди них был и двадцатилетий Матвей Иванович Платов. По свидетельству Н. Ф. Сирного, наш молодой герой «сумел до того приобрести расположение сего начальника, что князь оставил его при себе». Вскоре посыпались чины. В двадцать лет он становится войсковым старшиной, командиром полка Вот это начало! Видно было: далеко пойдет. Он и пошел далеко.
Твердыня пала. Ворота в Тавриду были открыты. Затем пали Арабат, Керчь, Еникале, Евпатория, Кафе, Бахчисарай. Сел им-Гирей бежал в Константинополь, где впал в немилость султана. Мустафа III провозгласил крымским ханом Девлет-Гирея.
После падения Перекопа войска генерал-аншефа Долгорукого ринулись в глубь Тавриды. Девлет-Гирей, выпросив у султана солдат и посадив их на сто двадцать турецких галиотов, взял курс на Суджук. В конце пути начался шторм. Пучина поглотила почти все его корабли. С остатками десанта ушел он в Тамань, рассчитывая сплотить против России ногайские орды, кочевавшие раньше в Бессарабии, а с начала турецкой кампании переселившиеся на правобережье Кубани, перейти с ними Дои и отвоевать Крым. Но прежде надо было склонить на свою сторону самого сильного и влиятельного едисанского бея Джан-Магомета.
Крымский хан отправил к Джан-Магомету своего брата, Шаббас-Гирея, с богатыми подарками и письмом. «Да будет вам известно, — писал он, — что прислан я от турецкого султана для того, чтобы все вы были мне подвластны, в знак чего имею я от него фирман… И потому прошу всех приехать для общего согласия в Тамань. А кто не явится, тот будет сочтен противником магометанского закона»{5}.
Хан звал упрямого старика — тот не прибыл, угрожал ему — не подействовало. Мудрый бей решил не искушать судьбу и остался верен клятве, данной три года назад русской императрице. Когда татарские мурзы приехали к нему с уговорами, Джан-Магомет сказал:
— Не знаю, кто из нас останется в дураках, — мы или хан. Султан прислал его взять Крым, а не нас склонять под свою власть. Напрасно он грозит нам своим фирманом. Я доживаю восьмой десяток и многое повидал на своем веку. Помню, когда, стесняемый русскими, просил я униженно визиря пропустить мои кибитки через Дунай, обещая служить ему вместе с народом. Но он отверг мою просьбу. Я вынужден был уповать на милость Ее Величества и, к удивлению, получил от нее все, что хотел. А сколько бедных моих людей добывают себе хлеб на Севере. Право же, их больше, чем имеется у вас. Могу ли я после того воевать против русских? Нет! Я никогда не забуду благодеяний ко мне России и скорее соглашусь умереть, чем нарушить учиненную ей присягу.