— В гребь — не в гроб: можно постараться. Наляжь, братцы!
— Их ты!.. Рраз! Ма-рье в глаз!
— Уйдем не уйдем, а побежали шибко.
Скрипели уключины, шумно путался под веслами камыш, ломался, плескалась вода… Казаки, переговариваясь в стружках, перекрикиваясь, не скрывали злой досады и нелепости этого бега. Матерились негромко.
— Уйде-ом, куда денемся!
— Шшарбицы не успел хлебнуть, — сокрушался большой казак, налегая на весло. — Оно б веселей дело то пошло.
— Ишь ты, на шшарбу-то — губа титькой.
— Не горюй, Кузьма! Всыпет вот воевода по одному месту — без шшарбы весело будет.
— А куда бежать-то будем? Опять к шаху? Он, поди-ка, осерчал на нас…
— Это пусть батька с им разговоры ведет… Они дружки.
— А пошто бежим-то? — громко спросил молодой казачок, всерьез озабоченный этим вопросом.
Рядом с ним засмеялись.
— А кто бежит, Федотушка? Мы рази бежим?
— А чего ж мы?..
Опять грохнули.
— Мы в догонялки играем, дурачок! С воеводой.
— Пошел ты! — обиделся казачок. — Ему дырку на боку вертют, а он хаханьки!
Головные струги вышли в открытое море. Было безветренно. Наладились в путь дальний, неведомый. А чтоб дружнее греблось, с переднего струга, где был Иван Черноярец, голосистый казак громко, привычно повел:
— Эхх!..
— Слушай! — скомандовал Черноярец.
Разом дружный удар веслами; почти легли вдоль бортов.
Еще гребок. Все струги подстроились махать к головным.
ведет голос; грустный смысл напева никого не печалит. Гребут умело, податливо: маленько все-таки отдохнули.
Степан сидел на корме последнего струга. Мрачный. Часто оборачивался, смотрел назад.
Далеко сзади косым строем растянулись тяжелые струги астраханцев. Гребцы на них не так дружны — намахались от Астрахани.
— Бегим, диду?! — с нехорошей веселостью, громко спросил Степан деда, который учил молодых казаков владеть саблей.
— Бегим, батька! — откликнулся дед-рубака. — Ничего! Не казнись: бег не красен, да здоров.
Степан опять оглянулся, всматриваясь в даль, прищурил по обыкновению левый глаз… Нет, погано на душе. Муторно.
причитал голос на переднем струге.
— Бегим, в гробину их!.. Радуются — казаков гонют. А, Стырь? Смеется воевода! — мучился Степан, накаляя себя злобой. От дома почти, от родимой Волги — гонят куда-то!
Стырь, чутьем угадавший муки атамана, неопределенно качнул головой. Сказал:
— Тебе видней, батька. У меня — нос да язык, у тебя — голова.
Степан встал на корме… Посмотрел на свое войско. Потом опять оглянулся… Видно, в душе его шла мучительная борьба.
— Не догнать им, — успокоил дед-рубака. — Они намахались от Астрахани-то.
Степан промолчал. Сел.
— А не развернуться ли нам, батька?! — вдруг воскликнул воинственный Стырь, видя, что атаман и сам вроде склонен к бою. — Шибко уж в груде погано — не с руки казакам бегать.
— Батька! — поддержали Стыря с разных сторон. — Что ж мы сразу салазки смазали?!
— Попытаем?!
Степан не сразу ответил. Ответил, обращаясь к одному Стырю: другим, кто близко сидел, не хотелось в глаза смотреть — тяжело. Но Стырю сказал нарочно громко, чтоб другие тоже слышали:
— Нет, Стырь, не хочу тебя здесь оставить.
— Наше дело, батька: где-нигде — оставаться.
— Не торопись.
— Дума твоя, Степан Тимофеич, дюже верная, — заговорил молчавший до того Федор Сукнин. Подождал, когда обратят на него внимание. — Отмотаться надо сперва от этих… — Показал глазами на астраханскую флотилию. — Потом уж судить. Бывало же: к царю с плахой ходили. Ермак ходил…
— Ермак не ходил, — возразил Степан. — Ходил Ивашка Кольцов.
— От его же!
— От ею, да не сам, — упрямо сказал Степан. — Нам царя тешить нечем. И бегать к нему каждый раз за милостью — тоже невелика радость.
— Сам сказал даве…
— Я сказал!.. — повысил голос Степан. — А ты лоб разлысил: готовый на карачках до Москвы ийтить! — Гнев Разина вскипал разом. И нехорош он бывал в те минуты: неотступным, цепенящим взором впивался в человека, бледнел и трудно находил слова… Мог не совладать с собой — случалось.
Он встал.
— На!.. Отнеси заодно мою пистоль! — Вырвал из-за пояса пистоль, бросил в лицо Федору; тот едва увернулся. — Бери Стеньку голой рукой! — Сорвался с места, прошел к носу, вернулся. — Шумни там: нет больше вольного Дона! Пускай идут! Все боярство пускай идет — пускай мытарют нас!.. Казаки им будут сапоги лизать!
Федор сидел ни жив ни мертв: черт дернул вякнуть про царя! Знал же, побежали от царева войска, — не миновать грозы: над чьей-нибудь головой она громыхнет.
— Батька, чего ты взъелся на меня? Я хотел…
— В Москву захотел? Я посылаю: иди! А мы грамоту тебе сочиним: «Пошел-де от нас Федор с поклоном: мы теперь смирные. А в дар великому дому посылаем от себя… одну штуку в золотой оправе — казакам, мол, теперь ни к чему: перевелись. А вам-де сгодится: для умножения царского рода».
— Батька, тада и меня посылай, — сказал Стырь. — Я свой добавлю.
На переднем струге астраханской флотилии стояли, глядя вперед, князь Семен Львов, стрелецкие сотники, Никита Скрипицын.
— Уйдут, — сказал князь Семен негромко. Без особого, впрочем, выражения сказал — лиса, жадный, как черт, и хитрый. — Отдохнули, собаки!
— Куда ж они теперь денутся? — озадачило стрелецкого сотника.
— В Терки уйдут… Городок возьмут, тада их оттуда не выковырнешь. Перезимуют и Кумой на Дон уволокутся.
— А не то к шаху опять — воровать, — подали сзади голос.
— Им теперь не до шаха — домой пришли, — задумчиво сказал князь Семен. — У их от рухляди струги ломются. А в Терки-то их отпускать не надо бы… Не надо бы. А, Микита?
— Не надо бы, — согласился простодушный Никита Скрипицын, служилый человек приказа Галицкой чети.
— Не надо бы, — повторил князь Семен, а сам в это время мучительно решал: как быть? Ясно, казаков теперь не догнать. Как быть? Выгнать их подальше в море и стать в устье Волги заслоном? Но тогда переговоры с Разиным поведутся через его голову — это не в интересах князя. Князю хотелось первым увидеться с Разиным, с тем он и напросился в поход: если удастся, то накрыть ослабевших казаков, отнять у них добро и под конвоем проводить в Астрахань, не удастся, то припереть где-нибудь, вступить самому с Разиным в переговоры, слупить с него побольше и без боя — что лучше — доставить в Астрахань же. Но — в том и другом случае — хорошо попользоваться от казачьего добра. В прошлый раз, под видом глупой своей доверчивости, он пропустил Разина на Яик «торговать» и славно поживился от него. Разин сдуру хотел даже от него бумагу получить впрок, что вот-де князь Львов, второй воевода астраханский, принял от него, от походного атамана, от Степана Тимофеича… Князь Семен велел посыльщикам передать атаману: пусть не блажит! И велел еще сказать: уговор дороже денег, и никаких бумаг!