Охранник его фирмы умер прямо на службе. Он лежал перед входом, вытянув руки по швам и уставившись в потолок остекленевшими глазами. Было утро, и клерки в нерешительности толпились перед офисом. Тарас посмотрел на часы и, потушив окурок, перешагнул через охранника. За шефом потянулись остальные, перепрыгивая через лежащего, как через костёр на Ивана Купала. И теперь Тарас лежал, уставившись в потолок, и вспоминал, как удивлённо смотрел на него покойник, когда он переступал через него.
От Кати пахло духами, так что у Тараса защипало в носу. Она пощупала его пульс, и, прежде чем снова забыться, он почувствовал, как дрожат её руки.
В траве отражались светлячками звёзды. Тарас курил на крыльце, завернувшись в плед.
— Бабье царство, — вздохнула Катя. — Кто спился, кто уехал.
Тарас не слушал, вспоминая тонкие девичьи руки и терпкий запах цветов. Он лежал на траве, и рубашка промокла от росы. «Буду ждать!» — щекотала ухо Катя.
— Такие были времена, хоть у чёрта проси, — вернул его на крыльцо Катин голос. — Не за милостыней же приехал, а ты, как попрошайке, конверт через секретаршу передал.
Тарас глубоко затянулся.
— Из Москвы вернулся, словно с того света, пить стал. А однажды взял верёвку — и в лес.
Тарас вскочил, забыв про плед — и остался голым. Чертыхнувшись, прикрылся рукой. Катя расхохоталась. И тут же расплакалась, как в детстве, вытирая кулачками слёзы.
— От мужа вещи остались…
Донашивая за мертвецом одежду, Тарас примерял и его жизнь. Водил детей в школу, чинил покосившийся забор, а вечерами смотрел на мир сквозь бутылочное стекло. Сплетни, будто собаки, бежали теперь впереди него, а любопытные взгляды цеплялись, словно репейник.
Катя похорошела и по глазам угадывала его желания. И то, что Тарас мечтает о Москве.
У него там осталась мать. «Человек должен умирать, где родился», — плакала она, уезжая из посёлка. В московском дворе она разбила грядку, лузгала на скамейке семечки, и соседки оставляли с ней детей. Сын похоронил её на центральном кладбище, под огромным каменным крестом. Но с тех пор она приходит ночами, умоляя увезти её домой.
У калитки Тараса ждали.
— Уезжай, «Москва», чужой ты тут, — смотрел исподлобья однокашник, у которого сломанный нос лежал на щеке, будто уснул.
— И Катьку оставь, — сплюнул второй, поигрывая ножом. — Три дня на сборы.
Катя гремела кастрюлями, мурлыча под нос.
— Дай на дорогу, — с порога бросил Тарас. — Я вернусь.
— Лучше не возвращайся! — уткнулась она ему в грудь, и Тарасу показалось, что его рубашка мокрая от росы.
За окном мелькали сонные деревни, автобус, как необъезженная лошадь, подпрыгивал на ухабах. «Если за поворотом лес — останусь в Москве, если поле — вернусь», — загадал Тарас. Но, испугавшись, зажмурился.
Новостройки нависали, как великаны, сверкавшие сотнями глаз. «Столько окон — и ни одного моего», — думал Тарас, подходя к дому.
— Ещё раз придёшь, вызову милицию, — процедила бывшая жена через дверную цепочку.
— Мне переночевать. Хоть на полу.
Дверь захлопнулась.
Словно в преисподнюю, он спустился в метро, продираясь сквозь толпу, как сквозь заросли крапивы. Забившись в угол электрички, катался по Кольцу, пока не закружилась голова.
А заночевал в парке. Растянувшись на скамейке, вспоминал, как мальчишкой спрятался от Кати в пропахшем плесенью погребе. Крышка захлопнулась, и он не мог выбраться. Свернувшись тогда на мешках с картошкой, он стучал зубами и слушал, как скребутся мыши. А теперь весь мир представлялся ему тесным погребом, в котором, как мыши, скребутся люди.
В ресторане было шумно, пахло кухней. Друг угрюмо жевал, уткнувшись в тарелку.
— С деньгами сейчас тяжело…
— Я не милостыню прошу, а работу! — вспылил Тарас. — Мне бы раскрутиться.
— Зайди вечером в офис, — похлопали его по плечу.
Бизнес-центр был похож на холодильные камеры морга, и казалось, что из открытого окна вот-вот покажутся ноги покойника. Перед офисом Тарас пригладил взъерошенные волосы и краем гардины протёр грязные ботинки. Но в приёмной встретила секретарша и, взглянув, как на раздавленного таракана, протянула конверт.
Катя водила пальцем по букварю, и сын, зевая, повторял азбуку. Швырнув деньги на стол, Тарас вынул из-за пазухи бутылку. Катя делала вид, что не замечает его, но её грудь вздымалась так сильно, будто из неё вот-вот выскочит девчонка, которой она когда-то была.
— Ты его не читать, а считать учи, — отхлебнул из горлышка Тарас.
И со всей силы ударил по стене кулаком.
На юбилей выпуска собрались в школе. Сдвинув парты, расселись, как на поминках. На стенах лупилась краска, в шкафу за стеклом пылился разбитый глобус. Располневшие одноклассницы, пунцовые от вина, водили вокруг осоловелыми глазами.