Вика- Жига в первый день бегала с карандашом в руках и все подсчитывала, сколько получается ведер. Потом сбилась со счета и сказала:
- Хватит, кончайте.
- Да ведь не засыпано еще, - ответили ей.
- А сколько можно? - возмутилась она. - Второй день никакой работы по плану. Ну, засыпали немножко - и хватит. Всем видно, что мы делали.
Как будто самое главное - вид делать!
Домой я пришел поздно и такой усталый, каким еще не бывал сроду. Даже когда целый день гонял футбол. Адмирал объяснил, что ноги у нас к футболу привычные, а плечи и руки к ведрам с песком - нет. Вот у носильщиков наоборот. Сашуня чуть не стонал: «Умираю!» Но Тима весело говорил:
- Не волнуйся, от работы еще никто не умирал.
А песок очень тяжелый. Когда я приношу воду, то без отдыха тащу почти полное ведро целый квартал, а тут полведра песка - и то я часто останавливался и махал рукой, как маятником, чтобы прогнать из нее усталость.
Ужинать я не захотел, и мама опять рассердилась:
- Просто невыносимо становится. Посмотри, на кого стал похож. Кожа да кости. Избегался совсем.
Леха подбавил:
- Да, брат, крутишься ты, как шпиндель.
Я ничего не ответил. Пусть сами потом пройдут по Пушкинскому переулку и увидят, что уже никаких кочек, никакой грязи. И не утонет теперь никто, и ногу не подвернет.
Но спал я плохо. Никак не мог приладиться к подушке - то в плечо давила, то в шею. И я вертелся с боку на бок безостановочно, словно заправдашний шпиндель.
А утром не вытерпел и побежал в Пушкинский переулок «осмотреть при дневном свете. И не узнал места, честное слово! Дорога была вся, от тротуара до тротуара, желтая, ровная, притоптанная, ну прямо загляденье! И песка на ней, наверное, не три, а - я даже не знаю сколько! - все десять машин.
Я думал, что буду один такой любопытный, но на другом углу стояла Маша-Рева и тоже смотрела на переулок. Я крикнул ей:
- Что рано встала?
Она ответила:
- На тебя посмотреть. - И вдруг сказала: - А знаешь, Борис приехал.
- Где? - кинулся я к ней.
- Сейчас встретила. Туда шел, - махнула она рукой в сторону БУПШа.
Я побежал.
И еще за целый квартал увидел Бориса, почти у БУПШа. Около него стояла Вика Жигалова. Борис был какой-то совсем другой - непохожий на себя: чисто одетый, аккуратно причесанный.
Вика опять наседала на него. Даже издали было видно, как она трясла своими кудрями и размахивала растопыренными пальцами. Борис вдруг тоже что-то сказал ей - очень коротко, всего одно слово. И пошел. Но не навстречу мне, а еще дальше, к оврагу.
- Борис! - крикнул я. Он оглянулся, но не остановился. Я подскочил к Вике. - Что он сказал тебе?
Она повернулась со злым лицом:
- Что и всегда. Нагрубил, как самый последний хулиган.
- А ты ему что?
Она разозлилась еще сильнее.
- Отчетов тебе давать не обязана! - Мотнула кудрями и пошла в БУПШ.
Борис уже давно исчез за углом. Гнаться за ним сейчас было бесполезно. Я повернул к дому - ведь я еще не завтракал.
ЛЮСЯ НЕДОВОЛЬНА
Но не успел я проглотить поджаренную колбасу с яичницей, как явился Рудимчик.
- Тебя, - сказал он, - экстренно вызывает начальница.
Он выделил словечко «экстренно»: должно быть, перенял его у Назара и теперь хвастался.
- Зачем я ей понадобился?
- Приказ по БУПШу, - невозмутимо ответил Рудимчик.
Я прошипел сквозь зубы что-то непонятное и самому себе: только что видел «начальницу» на улице, и вот нате, пожалуйста, - «экстренно»! Но мало ли что стряслось. Пришлось пойти.
В БУПШе была еще Люся. И Маша-Рева.
Я спросил у Вики мрачно:
- Чего тебе?
Она сидела перед столом в бархатном «председательском» кресле, пристукивая ладонью по своему пузатому портфелю.
- Садись. Кольцова и Рудимчик, садитесь тоже. Маша, ты можешь работать, только не мешай нам. Сейчас заслушаем руководителя нашей разведки Георгия Зайцева. Придвигайся, Зайцев. Докладывай, что делается в разведке по нашему плану.
Тон у нее был действительно начальнический, и голос звенел напряженно, как всегда, когда она выступает на собраниях. Она сидела с гордым видом в белом платье с зеленым воротничком. Шелковый пионерский галстук ярко горел на белой материи платья. И кресло ярко горело красным бархатом за ее спиной. Она была в этот миг даже красивая, только мне все равно не нравилась, потому что много воображала. И еще мне стало противно, что она снова требует от меня какого-то отчета. Я сказал:
- Чего говорить-то? Сама все знаешь.
- Мало ли что. Доложи официально.
И Рудимчик начал меня упрашивать:
- Ну, трудно, что ли, доложить?
Я заупрямился: