— Зойка, — скоро ли котлеты подашь?
— Дашка, что кофей не разливаешь?
— Как же! Рылом не вышли. — "Котлеты", хороши и без котлет! — на ходу отвечали дежурные.
— Думаешь, не умею котлеты есть? Давай на пробу, увидишь!
— Не едал, что ли? Отец был жив, все свое было: корова, куры, поросята. Еще получше ели... "Рылом не вышли"... Ах ты, подлизуля! — погрозил кулаком Гришка.
Мальчишки выскакивали из-за стола, заглядывали в кухню, дразнили дежурных.
— Ай, ай, кто это? Вот варначье! — кричала Степанида в кухне, — стащили! Со сковороды стащили котлеты... Вот ненасытные утробы!.. Ну, что я теперь буду делать-то?
Явилась Катерина Астафьевна.
— Кто котлеты стащил? Сознавайтесь. Все равно узнаю, потом хуже будет. Ну?
Все молчали.
— Ты, Яцура? Тебе все мало!
— Я?! Да ребят спросите. Вот Андрейко тут сидел, Сенька. Я и из-за стола-то не выходил. Все на меня! Девчонки съели, а я виноват, — оправдывался Яцура...
— Да мы из-за стола не выходили, сейчас умереть! — божился Гришка. — Вот хоть Зойку спросите. Зойка, выходили мы из-за стола?
Гришка был твердо уверен, что Зойка, если и видела, так не скажет: знает, что ей за это влетит.
— Я наверх уходила, не видела, — увильнула Зойка.
— Ну, так и знайте, что я вам все равно не верю. Петр Васильевич привез конфет, но вы их не получите... Девочкам будет, а вам нет. Озорники! Ну, на молитву и спать! Завтра чуть-свет подниму вас, и за работу, — сухо распорядилась Катерина Астафьевна.
Ребята не двигались.
— Чего ждете? Встать! — крикнула заведующая.
— Котлетку бы! — кто-то насмешливо пискнул в темном углу.
У Катерины Астафьевны забилось сердце, кровь прилила к щекам, но она промолчала, будто не слыхала.
Пропели уныло молитву и разошлись — девочки наверх, а мальчики в свою спальню, где, не раздеваясь, легли на кровати полежать, так как спать никому не хотелось.
Да и до спанья ли было! День выдался какой-то неладный: много обид, неприятностей. Хотелось какую-нибудь штуку выкинуть, созоровать, кому-то отомстить...
Гошка с Яцурой придумывали самые фантастические планы похищения котлет или чего-нибудь вкусного, так как раздражающий запах из кухни проник и в спальню и дразнил теперь тощие ребячьи желудки.
Пошли к кухне, толкнулись в дверь, но она оказалась припертой изнутри кочергой.
Около Мишки Козыря собрался кружок, шептались, кому-то грозили и как какие-нибудь страшные заговорщики.
Любопытный Сенька то и дело бегал наверх, подсматривал и каждый раз сообщал заговорщикам:
— Едят котлеты... А конфет что!.. Рюмки стоят!
У Яцуры от таких сообщений в животе все перевертывалось.
А у Гошки уже новый план готов.
— Знаешь, Яцура, вывернем шубы, сажей вымажемся да и подстережем девчонок под лестницей — напугаем!
Сказано — сделано.
Нарядились, намазались и притаились под лестницей в темных сенях.
Скрипнула дверь: идут!
Гошка выскочил из засады.
— Ай! Кто здесь! — обезумевшим голосом заорал Сенька.
— Тьфу, Сенька! — плюнул Гошка. — Выходи, Яцура, не вышло!
— Черти, напугали... На офицера бы напоролись — лежали бы без головы... Один там выхватил саблю, хвалился, по десяти, говорит, немцев зарубал, а красных — по полсотне сразу.
— Ого-го!..
— Красные, говорит, недалеко, да бояться их нечего, они не страшны нам: еще сабли наши остры, говорит, кони лихие, а вот свои, говорит, у нас красные, — эти поопаснее; вот их нам нужно переловить... Если вы, говорит, знаете каких большевиков, — скажите, мы их, говорит, живо, без суда! Во!
У Гошки мурашки по коже забегали... Он не раз схватывался из-за красных с Мишкой Козырем, который стоял за белых. Остальные ребята все — куда Мишка; только Колька с Сенькой против них шли, Гошкину сторону держали, да Жихарка иногда, назло Мишке, переходил к Гошке.
— Кофей пьют и вина подливают! — приносил новые сведения Сенька.
Яцура страдал. Он завертывал голову одеялом, чтобы не чувствовать сладко-раздражающего запаха.
— Что это, никак поют?
Прислушались: пели девчонки наверху. Звонкие голоса девчонок будоражили заговорщиков. Им казалось, что там, наверху, светло, тепло, весело, а их туда не пускают.
— Девчонкам конфет дали, петь заставили, — снова докладывал Сенька.
— Сенька, чорт, ляжешь ли ты спать, только дразнишь! — ругался Яцура.
— Не пойду больше, выгнали меня и дверь на крючок заперли. Чего, говорят, все подглядываешь, точно шпион какой.
Наверху заиграл граммофон, раздалось топанье ног, потолок затрясся.
— Танцуют! погоди завтра узнают! — грозил кулаком к потолку Мишка.
На улице завыл ветер, застучали ставни, у окон поднималась непогода.
Над головой застучали каблуками, будто дробь сыплют, потолок сильнее затрясся.
— Офицеры пляшут, либо попечитель разошелся. Что им! Наелись всего вдоволь, напились, отчего не плясать. Черти! — выругался Сенька.
А там захлопали в ладоши, засмеялись, заговорили...
— Поджечь бы, поплясали бы тогда! — засмеялся Колька.
— Вот бы здорово! — поддержал Жихарка, — мне бы нисколько не жалко.
Наверху заходили, послышались голоса в сенях.
— Уходят!
Сенька приоткрыл дверь в сени, по ногам пошел холод. Слышал как расходились гости, успокаивали Катерину Астафьевну: бояться нечего, отряд у них в 200 сабель.
— После ваших рассказов и ночь спать не будешь, — отвечала Катерина Астафьевна, запирая двери.
Слышно было, как наверху на-скоро прибирали, что-то выносили в кладовку.
Заскрипели ворота, — это Тайдан затворял их за уехавшими гостями.
Все стихло, только назойливо стучали ставни, да ветер все причудливее выводил свои песни.
VI. ТРЕВОЖНАЯ НОЧЬ
Катерина Астафьевна погасила лампу. Ночь была темная, — хоть глаз выколи. Страшные картины большевистских зверств, о которых рассказывали гости, вставали перед глазами Катерины Астафьевны.
Страх все больше сковывал ее, и она с головой укрылась одеялом. За окнами стонало, выло, и кто-то настойчиво тряс ставни.
Что-то скрипнуло, — неужто дверь? Прислушалась — тихо. Отлегло от сердца.
Снова налетел ветер, загремело железом на крыше.
"По крыше ходят!" — подумала Катерина Астафьевна и вся похолодела, замерла.
Крыша опять загремела: ходят! А что если красные?! Может быть, офицеры прозевали.
Зашептала молитву, закрестилась. С ужасом вспомнила, что не закрыто чердачное окно — белье сушили, а окно не догадались закрыть.
Теперь уж ясно различает Катерина Астафьевна, что ходят по крыше: не один, не двое, а много... А там через западню в кладовку, а запоры в ней ничего не ст о ят...
Что-то стукнуло над кладовкой.
— Господи, неужели? — хоть бы умереть раньше, без пыток!
Приподнялась на локти: слышно, в кладовке двигаются, ступеньки лестницы скрипят...
Чувствует Катерина Астафьевна, как волосы на голове приподнимаются...
— Закричать, разбудить ребят? — только напугаешь, а помощь какая же? Шандор внизу. Тайдан в сторожке...
С трудом поборола страх, разбудила няню.
— Что, что такое? пожар? — вскочила с перепугу няня. — Где, где? о господи!
— Да тише ты, Авдотьюшка, пойдем ко мне.
— Что такое, матушка? Что ты покою-то не даешь?
— Слушай, слушай! Забрались по крыше!
Няня прислушалась: бушевал ветер, крыша гремела, где-то стукнуло.
— Ну что ты, мать моя, вишь какая буря, того и гляди, что крышу сорвет, а ты уж и "забрались"... Кто может забраться-то, что у нас — сундуки добра всякого, что ли?