— Скорее пойдем, Тайданушка, умирает!
— Кто? Сенька? — и бегом побежал к избушке.
— Кто это такой? — удивился Тайдан, увидав раскинувшегося на полу человека.
— Не знаем, за Черемошниками подобрали, чуть сами не замерзли...
— Ох! — вырвался глубокий вздох у солдата.
— Он умирает, Тайдан? — спросил опечаленный Гошка.
Тайдан осмотрел человека, потрогал грудь, ноги, руки.
— Какая рука горячая, — оттирали?
— Как же! И там, и тут, и всю дорогу; она была как льдина, — ответили враз ребята.
— Жить будет! Здоровый парень; спит сейчас. Ослаб, должно быть, очень... Ну, ложитесь и вы спать, намаялись. Хорошо хоть живыми-то вернулись, — утром разберемся.
Колька с Гошкой мигом забрались на печку и улеглись рядом с Сенькой.
Тайдан накрыл солдата шинелью, положил ему под голову подушку, погасил свет и сам лег.
Долго ворочался Тайдан на своей постели, не мог заснуть. Сенькин бред не давал ему покоя: какому черному чалдону хлеба носили...
"Ах, ребята, ребята, — вздыхал Тайдан, — что у них только на уме-то".
XIII. НА ДРУГОЙ ДЕНЬ
Проснувшись, Степанида была крайне удивлена: на полу в коридоре вповалку спали мальчики и девочки, сама она почему-то тоже оказалась в углу у печки.
Вспомнила вчерашнее, — опустились руки.
— Хоть бы смерть скорее, — все бы не так мучиться.
Посидела, прислушалась — тихо. Осторожно подошла к окну, — на улице никого; наметены свежие сугробы снега.
Пошла посмотреть осиротевшую Надьку. По дороге заглянула в избушку Тайдана, там — сонное царство.
"Должно быть, какой ночевать выпросился", — подумала Степанида, увидав спящего на полу незнакомого солдата...
Встали и ребята в доме — прямо к окнам.
— Что за оказия, уж не сон ли страшный ночью снился?
На улице тихо, светло. Снежные сугробы от яркого солнца — белизны необыкновенной.
— Никаких красных!
Побежали вниз, на кухню — все по-старому: закипает большой самовар, Степаниды нет, — значит, корову поить пошла.
Помчались к Тайдану.
— Тайдан, красных-то не было? — кричал Жихарка.
— Тише! — предупредил Тайдан и указал на солдата.
Ребята сразу притихли.
— Это красный? — интересовался Жихарка.
— Не знаем и сами, — ответил Тайдан.
— Больной, раненый? — спрашивали ребята.
— Обмороженный, ребята подобрали на поле, Колька с Гошкой.
Выздоровевший Сенька слез с печки, долго рассматривал солдата, пощупал шинель, ремень, шапку и уверенно произнес:
— Нет, это не красный: наши солдаты в таких же шинелях ходят и ремни такие же.
— Ну, не тревожьте, ребята, пусть спит, — сказал Тайдан, подталкивая ребят вон из избушки.
В столовой за утренним чаем обсуждались вчерашние события. Колька и Гошка с обмороженными щеками и носами были героями дня. Все удивлялись их смелости и отваге.
Человека спасли, в полночь, в буран! Чуть сами не замерзли, а не бросили...
Даже Мишка Козырь на этот раз не задавался, а ведь обычно он допускал похвалу только себе.
Спасенный солдат был еще слаб. Ребята втащили в избушку Тайдана еще кровать, набили сеном два мешка и уложили больного.
Ухаживать за ним вызвались девочки. Солдат до обеда пролежал не шевелясь.
После обеда Сенька с Жихаркой отправились в лесную сторожку за "Чалдоном".
Колька шепнул Сеньке, где взять хлеб для черного.
Бежали бегом. В лесу было тихо. С трудом разыскали занесенную снегом тропинку.
Вот и избушка. Около — никаких следов.
У Сеньки дрогнуло сердце. Зашли в избушку — никого, печка не топлена.
Обошли кругом избушки — следов нет; заглянули в кусты, в чащу — ни черного, ни коня...
— Угнал! Стало быть, жулик и жил, — разочарованно сказал Санька. — А я-то ему еще хлеба принес!
— Может быть, вовсе не жулик, а красные захватили его и увели вместе с конем.
— А следы где?
— Следы? — снегом занесло... ночью-то вон какая вьюга была.
Сенька готов был заплакать от обиды.
Пошли назад. По дороге завернули на монастырскую заимку: не убежал ли сюда конь? Никого во дворе не нашли; там было полное разрушение: двери раскрыты, а то и сорваны, окна выбиты.
— Где же красные-то? Наврали, значит, — сказал Жихарка, осматривая каждый угол монастырского двора.
В избушке Тайдана собрались чуть не все ребята. Едва переступивши порог, Сенька чуть слышно сообщил Кольке:
— Угнали!..
— А черный чалдон? — спросил Сеньку Тайдан, глядя на него смеющимися глазами.
"Стало быть, Тайдан знает, сказали", — подумал Сенька и решил говорить прямо.
— И черного нет!
— А хлеб? — тем же тоном всезнающего допрашивал Тайдан.
— Вот и хлеб назад принес, — и Сенька вытащил из-за пазухи краюху хлеба и подал Тайдану. — Вчера столько же снес...
Ребята глазам не верят: Сенька все разболтал Тайдану. Ну, будет ему от них взбучка.
Тайдан по глазам видел, что ребята подозревают друг друга в ябеде, и решил сейчас же все выяснить.
— Никогда вам, ребята, не провести Тайдана! Я знаю, кто лазал в кладовку, я и тогда знал, да ждал, пока вы сами скажете. Нехорошо, ребята! Из-за этого Катерина Астафьевна и сейчас головы поднять не может, не знаю — выживет ли. Вот, что вы наделали! И про чалдона черного все знаю, а ведь мне никто не говорил. Это я Сеньку сейчас на слове поймал. Насквозь вас вижу, — вижу что у вас и на уме. Ну, тут все свои — скрывать нечего, дело прошлое; говори, — кто видел чалдона?
— Мы, — ответили Колька с Гошкой и Сенькой.
— Какой он?
— Серый, хороший конь, только порченый, солдаты нам отдали.
Тайдан в недоумении взглянул на них: чалдон, оказывается, лошадь, а он думал — человек; но виду не подал.
— А черный кто?
— Не знаем, — мужик какой-то, в монастырской сторожке в лесу жил.
Ребята все начисто рассказали Тайдану. Побожились, что в кладовку лазать больше не будут.
Тайдан обещал никому не говорить, если ребята сдержат свое слово.
XIV. КРАСНЫЕ ПОДАЮТ ВЕСТИ
Прошло две недели. Обмороженный человек поправился, только правая рука немного побаливала. Он оказался солдатом колчаковской армии; родом из села Богородского, что на реке Оби; там у него только дядя и больше никакой родни.
При отступлении он отбился от своего отряда, в страшный буран сбился с дороги, увяз в снегу по пояс, от каких-то выстрелов бежал к лесу, наконец, без сил упал и больше ничего не помнит. Очнулся уже только от острой боли в руке здесь, в избушке.
Ребята упросили заведующую оставить его до весны в приюте, — не объест их, а жалко его; в крайнем случае, пусть ребятам дают поменьше порции. Тайдан поддержал ребят, и солдат остался.
Катерина Астафьевна в город побаивалась ехать, да и нужды особой не было: запас продуктов еще был.
Никаких красных в деревне не появлялось, и жизнь вошла в обычную колею.
Ребята крайне были разочарованы таким оборотом дела; ждали-ждали красных, что-то должно было произойти, — либо лучше, либо хуже, — а тут ничего.
Точно буран, что пронесся в ту ночь: нашумел, напугал, надул сугробы снега и исчез.
Особенно были недовольны Гошка и Колька с Сенькой.
У последних исчезла надежда весной убежать из приюта и вместе с черным уйти куда-нибудь путешествовать.
Но вдруг деревня заволновалась, мужики стали собираться кучками, бабы забегали из дома в дом с озабоченными лицами.
Староста объявил приказ, полученный из города от большевиков, чтобы население немедленно сдало все вещи и воинские принадлежности, захваченные при отступлении белых. Кто не сдаст, тем грозит наказание вплоть до расстрела, а все имущество таких лиц будет отобрано в казну.