— Не доверяют тем, кто был в плену.
— Как так не доверяют? — ахнула Жанель.
— Подозревают.
Она задохнулась от возмущения.
— Да разве ты сам сдался в плен? Разве ты Гитлеру служил? Через ад прошел человек, а они…
Коспан долго молчал, уставившись на скатерть, потом заговорил:
— Иным людям постричь велят человека, а они ему голову снимают. Были, понятно, и предатели среди пленных, никто не отрицает, но их было меньшинство. Бдительность, конечно, надо проявлять, но… Ничего, скоро все станет на свое место. Невинных людей не обидят.
Жанель почувствовала, что он хочет утешить ее, но в глубине души вовсе не так уверен, как говорит.
Однажды он вернулся домой веселым. Еле сдерживая улыбку, он посматривал на жену так, словно припас для нее удивительный сюрприз. Жанель обрадовалась, засуетилась, быстро подала ужин.
— Ну, знаешь, кого я сегодня встретил? — с плохо скрытым торжеством спросил Коспан.
— Кого же?
— Ты не можешь себе представить — Касбулата! Захожу в райком и сталкиваюсь с ним носом к носу. Узнаю, что он и здесь очень важный начальник. Начальник отдела кадров! Вот как!
— Да кто это такой? — удивилась Жанель. Она впервые слышала это имя.
Коспан раскатисто захохотал, хлопнул себя по лбу.
— Выходит, я тебе не рассказывал о нем? Вот растяпа? Да это же мой ротный командир! Фронтовой товарищ!
— Ой, неужели правда?!
— Он меня сразу узнал. Как я ему гаркнул: «Здравия желаю, товарищ командир!» — так сразу он ко мне и бросился. «Верзила, — кричит, — ты жив, Верзила, а мы тебя уже сто раз похоронили!» Это у меня такая кличка была в роте — «Верзила…» Через три дня, говорит, приходи ко мне. Сейчас, говорит, в командировку отбываю. Через три дня! Понимаешь, Жанель?
Все эти три дня имя Касбулата витало в их доме. Коспан бесконечно рассказывал жене о нем, о боях, об отступлении, обо всех тех жарких денечках. Кто-кто, а Касбулат знает, как он попал в плен. Ведь это именно он, их командир, выставил прикрытие, когда рота стремительно уходила на восток, чтобы не попасть в котел. Ему ли не знать, что Коспан был в этом прикрытии и что они отбивались до последнего патрона!
Коспан ходил энергичный, подтянутый, с веселым блеском в глазах, часто повторял:
— Я же тебе говорил, что все это временно.
— Теперь-то я возьмусь за работу!
— Безвинный человек всегда свою правду докажет!
Прошло три дня, и он отправился на свидание с Касбулатом, как на праздник. Перед уходом намекнул, что может вернуться не один. Сияющее его лицо так и осталось перед глазами Жанель. Ощущение приближающегося праздника охватило и ее.
Увы, зимнее солнце не долго балует степь. Вот оно уже теряет свой блеск, превращается в маленький желтый кружочек, а вскоре опять скрывается в наплывающих тяжелых тучах.
Жанель вздрагивает от холода. В воздухе вновь начинают кружить бесчисленные рои белой мошкары. Кузгунская степь темнеет, скрывается из глаз.
Он вернулся не скоро и тяжело опустился на краешек нар. Сидел не двигаясь, боясь поднять на Жанель глаза. Казалось, что у него перебит хребет. Все крупное его тело как-то сжалось, сникло…
Как смогли его так мгновенно сломать? Ведь он, несмотря на свое добродушие, был сильным, волевым человеком. Прошел сквозь военную мясорубку, сквозь фашистский плен и не потерял лица. Почему сейчас он так сразу и окончательно отчаялся?
Удар был очень сильным. Даже спустя много лет, когда давным-давно все уже должно было забыться, Жанель ловила иногда в облике мужа что-то напоминавшее тот вечер.
Впрочем, и это прошло, время затянуло и эту рану. Они смогли победить судьбу и построили себе новую добрую и прочную жизнь, с которой их уже никакая сила не собьет. Впереди их ждала спокойная старость…
Жанель шагом возвращается домой. Глаза устали. Впереди снежными валами бугрятся овчарни. Низенькая чабанская изба протягивает из-под сугроба свою трубу, как единственную руку. В степи никого.
11
Жизнь чабана считается одинокой, почти отшельнической, но тем не менее у него есть свой мир, привычный и довольно многообразный. Сотнями невидимых нитей чабан связан со всем остальным человечеством, с большой жизнью.
Буран вырвал Коспана из его мира и бросил в пустоту. Все нити, видимые и невидимые, обрублены. Слабое дыхание жизни, в центре которого он сам, теплится в зловещей пустыне, безвольное, как перекати-поле. Если он ослабит усилия, дыхание прервется, и погибнут все — и овцы, и собаки, и верный его друг Тортобель. Он сам погибнет.
«Белый дьявол», так называет он буран, не смог уничтожить его первым ударом. Теперь буран решает взять его измором, не дает ни минуты покоя, подстерегает каждый неверный шаг, морозным воздухом леденит легкие, выдувает последние остатки тепла из шерсти овец.
Голодные овцы дрожа жмутся друг к другу. Вожак отары, черный козел, забыв свои обязанности, прячется среди овец. Длинная шерсть его смерзлась в сосульки, от былого величия остались только роскошные рога, которые сейчас нелепо торчат над отарой. Красавицу Кок-чулан сейчас не узнать — дивная ее шерсть с синим отливом свалялась, некогда пышный курдюк опал, как проколотый мяч.
Даже собак одолел «белый дьявол». Бока у Кутпана ввалились. Майлаяк, жалобно скуля, бредет у ног хозяина. Иногда она поднимает голову и смотрит на него слезящимися умоляющими глазами. Коспан отворачивается — ему нечего ей дать, запас пищи на исходе.
Один только верный Тортобель пока не сдается. На коротких привалах он сильными копытами раскапывает снег, щиплет мерзлую траву. По первому зову хозяина с готовностью поднимает голову.
Судьба всех этих беспомощных существ в руках Коспана. Без него «белый дьявол» мгновенно пожрет их.
«Белый дьявол»… Коспану кажется уже, что это не просто ветер, тучи и снег, что это действительно какой-то демон, злая, коварная личность, решившая свести с ним какие-то счеты.
Но все-таки… но все-таки так уж устроен человек — он борется до самого конца и в самые гибельные моменты находит в себе невесть где таящиеся силы.
Интересно то, что Коспан уже привык к этой изнуряющей борьбе. Шаг за шагом с тупым упорством он идет вперед, щелкает бичом, вытаскивает за курдюки застрявших овец. «Зацепиться за пески, зацепиться за пески», — твердит он себе. Вот уже и руки потеряли чувствительность, лицо распухло и окоченело, мутит… Он пытается отвлечься, подумать о чем-нибудь, что-нибудь вспомнить, но мысли гаснут, как мокрые дрова.
Вдруг он даже не замечает, а чувствует, что «белый дьявол» решил дать ему передышку. И впрямь, через несколько минут далекие холмы выплывают из мглы, в разрыве туч появляется кусочек синего неба.
Тучи на горизонте поднимаются все выше, показывается предзакатное солнце, начинает искриться снег.
Ветер стихает, исчезают последние языки поземки, и степь открывается во всей своей беспредельности, похожая на застывшее штормовое море.
И во всем этом огромном мире не видно ни одной живой души. Тщетно Коспан всматривается в пространство. Ему представляется, что только он один со своей отарой и остался на земле.
Коспан вздрагивает от внезапного звука — это заскулила Майлаяк. Видно, и ее угнетает белое безмолвие.
Дорого бы он дал за такую тишину тогда, в том лесу, в Силезии…
Мир был предельно тесен, предельно заполнен звуками, запахами и движениями. Коспан лежал за кустом. Ему хотелось стать частью этого прилизанного немецкого леса, все равно чем — корягой, пнем, улиткой, божьей коровкой…
Ночью, когда они с Гусевым подошли к этому лесу, он показался им настоящими джунглями, надежным дремучим убежищем, но с рассветом он начал редеть, расступаться, и вот теперь под ярким весенним солнцем просматривался насквозь, почти даже не лес, а парк.