Сильнейшие спазмы сосудов головного мозга развивались на фоне коронарной недостаточности средней тяжести, на фоне обострённого рвотного рефлекса и жесточайшего ослабления стула.
В общем, Карло страдал, а его почти лысая голова была пунцовой, а веки глаз, выражаясь языком поэтов, — ворота души, были ядовито-лиловыми. Дыхание тоже было ядовитым и настолько, что воздух, вырывавшийся из его отравленных лёгких, по убойной силе вряд ли уступал парам синильной кислоты.
Джеппетто открыл глаза и издал протяжный, трубный стон. Этот стон исходил из самого сердца и был пронизан неизъяснимым трагизмом. В пустой комнате стон прозвучал по-могильному глухо и по-могильному безнадёжно, ибо на него никто не откликнулся.
Карло несколько секунд лежал молча, прислушиваясь к своим внутренним ощущениям, и, когда их до конца ощутил, издал ещё более трагичный стон.
И, о, чудо! Рядом что-то хрюкнуло или всхрапнуло.
«Может, крыса» — тяжело, словно напильником по мозгам, в его голове шевельнулась мысль. И тут же другая, менее болезненная, озарила его: «Не-е, крысы не хрюкают, это что-то другое. Вот набраться бы сил и посмотреть».
Но где их набраться, сил-то нет, сердце и так стучит во всех частях тела, даже в пересохшем горле. И тогда Карло снова застонал, ибо это была единственная малоболезненная операция, на которую был способен его организм. Стон получился долгий, переливчатый, затухающий, как гудок уходящего вдаль паровоза. И очень одинокий какой-то, скорбный даже.
И не менее скорбный был ответ — тишина. Тишина висела в пыльной, провонявшей перегаром и чесноком, комнате.
«Чтобы вы все сдохли, как мне нужно выпить, — подумал Карло. — Вот так вот люди и умирают, а их потом ни одна зараза не хватится целую неделю, пока они не завоняют весь квартал и их не пожрут мухи. И ведь ни один крокодил не стукнет в дверь и не скажет: „Карло, а не надо ли тебе опохмелиться?“ Чтобы вы все сдохли, я вам всем припомню, вы ещё все спляшете у меня сиртаки на собственной селёзенке и прочих почках».
Он опять протяжно застонал и, к его удивлению и восторгу, что-то совсем рядом шевельнулось. Нет, это была не крыса, это шевельнулось так, что скрипнула ещё добротная кровать. И окрылённый надеждой Карло застонал что было сил, вложив в этот стон всю боль души, что накопилась у него за утро. И какова же была его радость, когда он услышал грубый, женский голос — музыку.
— Да что же вы, синьор Карло, ревёте, как стельная корова, всё утро. Что вы там себе думаете, что вы там Карузо какой-нибудь? Всю ночь с вами мучилась, да ещё и утром не даёте поспать. Спите вы уж что ли.
Эта речь показалась Карло спасительной песней, свежим ветром гор. «Всё не так уж плохо», — подумал Карло и прохрипел сдавленно:
— Надо выпить.
Фраза немым вопросом повисла в воздухе и осталась без ответа. Ещё бы, ведь в ней не было ни силы, ни энергии, а только вялое заискивание и просьба. Поняв свою ошибку, Карло отбросил трусливый тон просьб и уже прорычал, насколько мог рычать человек в его состоянии:
— Выпить дай!
— О, Господи, когда же вы нажрётесь, всю ночь жрали-жрали, жрали-жрали, а утром не успели глаза продрать, а уже снова жрать этот ром поганый. Спите уж что ли, а не то, не ровён час околеете, и лежи потом с вами, с мертвяком, как дура.
— А ты и есть дура! Выпить дай!
— Ой, да ну вас! — окончила разговор неизвестная дама и заскрипела кроватью, очевидно, поворачиваясь к Карло задом. — Спите уж что ли.
Но Джеппетто был не из тех, кто легко сдаётся. Собрав всю волю и наплевав на подкатывающую к горлу тошноту, он сжал кулак и что было сил ткнул им в сторону собеседницы. Ткнул и попал во что-то мягкое.
— Дай выпить, а то убью.
— Да что же это такое, всю ночь пил и дрался, а утром опять спозаранку за вчерашнее принялись. Ни стыда, ни совести у человека, — закудахтала дама, — да где я вам выпить возьму, если вы вчерась весь ром дожрали, что ничего не осталось. И дерётся же ещё, кобель старый, прямо мёдом не корми, дай ему кулаками людей с самого утра потыкать. Иначе, видно, ему и дня не будет.
— Выпить, — ответил Карло, чувствуя, что силы его на исходе.
— Вот раздирает его, окаянного. Нету, я вам итальянским языком говорю. Нету.
— Выпить, — не сдавался Джеппетто.
— Да чтоб вас геморроем раскорячило, — взвизгнула женщина и соскочила с кровати. Карло услышал, как её босые ноги шлёпают по грязному полу, а потом и увидел её. Это была шестнадцатилетняя толстуха, дочь мясника с соседней улицы, которую Карло спортил ещё два года назад, но имени которой сейчас вспомнить не мог.