-- Эта... Чего?
-- Бражки нет. Буду опохмелять по моему собственному рецепту. Армяк и шапку сними. Руки давай.
-- Господине! Да на что руки-то вяжешь?
-- Лечить буду. Вот я тебя к задку телеги привязал, мы сейчас ходко пойдём. Резвой рысью. Через версту - пропотеешь. Через две - весь мокрым будешь. Тут у тебя хмель из организма и выйдет. И будешь ты как молодой огурчик - весь в зелёных пупырышках.
Ну, последнее это я так, для красного словца. А вот связка "пропотеть-протрезветь" - я применял. Не к себе специально. Но приходилось команду на покосе временами в чувство приводить. День косим - ночь квасим. Ничего, все живые остались. И не дёргайся ты, Ивашко.
Я за тебя взялся. У тебя теперь два выхода. Или встать и стать трезвым. Или лечь... насовсем.
Поехали. Прогноз оказался положительным. Пропотел и дышит. Как загнанная лошадь. Но не лошадь - можно поить. Водой. Во как - и глаз ясный, и смотрит весело. Правда, весело-замучено. Нормалёк. Возы расцепили, пошли дальше нормально. Сразу легче стало. По коню моему - хорошо видно. К ночи опять в весь и на постоялый двор. И у меня снова приступ паранойи: а чегой-то хозяин как нашего свежебитого увидел - мальчишку со двора куда-то послал? А чего хозяйка так сильно предлагает Марьяшу с воза к себе забрать, а почему нам не со своего горшка щей наливают?
Тут смысл простой. Разбойнички сами по себе не живут. А пути сообщения здесь... Это в моё время: в Москве ломанул, в Лондоне скинул. А здесь - все на день-два пешего ходу. От места совершения злодеяния. А кому краденное сдать? - А хозяину постоялого двора. Он купцам проезжим толкнёт и уедет вещь... за синее море, за высокие горы. Массового производства нет, каждая почти вещичка легко опознаётся. Если есть опознаватель. А у нас он вот - на возу с разбитой мордой лица. Живой. А потом приедут соответствующие люди и станут задавать соответствующие вопросы. Посредством соответствующих инструментов наружного, кожного и костоломного действия.
Зверинец мой разрастается. И что характерно - за всеми присмотр нужен. Ивашко, было, дёрнулся. Типа: "да там у хозяйки... помочь надо". Показал ему молча разбитое лицо новичка. Угомонился. Под телегу и спать. Марьяшу накормил, напоил, в нужник сводил, умыл, спать уложил. Держится за меня, не отпускает "Ваня, Ванечка-а-а. Тут болит, тут ломит. Не уходи, не бросай". Потом снова обычная женская трёхходовка: "я - дура", "он - мерзавец", "а ты...". Нормально. Говорить начала. Только слабенькая совсем. Новичку морду лица протёр, повязку нормально положил - последнее из Юлькиных запасов добираю. Тут и он начал плакать-рассказывать. Лежу слушаю.
Звать - Николай. Пожалуй, первый здешний, кто христианским именем представляется. Лет за тридцать. Суховат. Пожалуй правильнее - субтилен. Очень аккуратен. И в еде, и в одежде. За одно это можно было его спасать. Из смоленских купцов. Потомственных. Чуть ли не четвёртое поколение. С дедом и отцом обошёл всю Русь. И многие сопредельные. До Бухары, Роскилле, Кракова и Иерусалима. Торговал всем. И успешно. Дед и отец были люди рискованными и подвижными. А дома в лавке сидел младший брат отца. Когда отец Николая в дороге помер, обнаружилось, что имущество все у дяди. Лествица. А Николай за всеми этими торговыми экспедициями ни женится, ни, соответственно, отделится не успел. Вот и ходит в приказчиках. У собственного дяди. Но хочет отделится. Поскольку дядя и семья его... Сильно Николая обижают. Называется - "держать в чёрном теле". Не то чтобы совсем негр на плантациях, но - без уважения.
Чтобы отделится - для этого надо дом купить. А денег нет. В Гомии среди прочих дел, взял он ткани дорогой рулончик. Какая-то... "камка". А я знаю что это такое? Думал хорошо продать. Взял на свои деньги. Точнее, на занятые. У того же дяди. И теперь Николаю кранты. Поскольку дядя переведёт племянника в закупы и продаст кому захочет. В "полные негры". Поскольку места у дяди ему нет.
Наконец и этот угомонился. Тихо. Ночь. Звезды над головой. Кто-то куда-то зачем-то по двору идет. Опа, а это хозяин. Тоже не спится. А не обострить ли ситуацию? При`м называется: "наезд вслепую". Дрючок в руку, хозяину наперерез и в грудь:
-- Стой.
-- Ой...Э... Испугал ты меня. Чего не спишь, малой?
-- Испугал? Зря. Я никого не пугаю. Я уж сразу... Пока не испугались. Шуму меньше. Скажи своим: на возах штука камки была. Вернуть. Остальное не интересно. До восхода. Не успеют - уйду. Тогда... Ну, ты сам понимаешь.
-- Да я... я ничего...
-- И я -- ничего. Спокойной ночи. Добрый человек.
И спокойно назад на воз. Бывало, и меня так на понт брали, бывало, и я так... вопросы решал. Поутру посмотрим. Если сами живыми проснёмся.
Проснулись все. Пока я разминку делал - под возом тючок лежит. Оказался вдруг. Вытащил посмотреть - внутри ткань. Какая-то. Я эту камку в глаза не видел. Хозяин от крыльца внимательно смотрит. Кивнул ему головой.
И снова - понеслось. Утренний туалет. Хорошо, что здесь коням зубы не чистят. И людям - тоже. Бегом-бегом. Следующая остановка - город с волнительным для Ивашки названием: Пропойск. К исконно-посконному нашему занятию - никакого отношения. Городок этот стоит на впадении в Сож капризной речушки. В месте впадения образуется водоворот. На местном диалекте - "пропой". Все про одно думают, а на самом-то деле... После войны город переименовали. Лично товарищ Сталин. Нужно было почётное название гвардейской дивизии давать. "Гвардейская Пропойская дивизия"... Как-то это... Только ходи и всем рассказывай... про водоворот при слиянии рек.
А еще отсюда вышел. Точнее, выйдет Лжедимитрий Второй. Это про него и его окружение один из бывших тогда в его лагере под Москвой поляков писал домой в Варшаву: "Русские режут друг друга с таким зверством и таким воодушевлением, что я с ужасом думаю о том, что случится с нами, когда они заметят наше присутствие". Ага. Польское нашествие глазами очевидца-поляка. Так что польский гарнизон из Московского Кремля уходил. Было дело. Когда заметили его присутствие. Когда нашлись Минин с Пожарским. Хоть кто-то, кто мог гарантировать полякам хоть какую-то безопасность вне крепостных стен.
Очень хорошо - добрались без приключений. А то я, грешным делом, подумал, что нас ведь, вместе с опознавателем, могут и по дороге...
А на постоялом дворе новая проблема. Не с Ивашкой, так Марьяшкой. Оживает красавица. Нет, этот народ можно любить, можно - нет. Но боятся надо обязательно. Как я теперь европейцев понимаю. Такую нацию можно в землю втоптать, в дерьмо по ноздри вбить. А они и там размножатся, вылезут и все своё... дерьмо по округе разбросают. В качестве органического удобрения. Или - как вам будет угодно. Пока у русских баб такая терпелка сочетается с такой выживалкой... "трепещите гады".
Только улеглись, она ко мне: "Ты меня не любишь, я тебе противна, ты теперь мною брезгуешь...". Черт возьми, детка, после того как я из тебя занозы выковыривал... И мне же - туда же? Ладно, спи. Опять слезы. Выла бы в голос - надавал бы оплеух и дело с концом. А то скулит "а слезы льются и капают". Ну стал утешать, поглаживать, успокаивать. Ей же сейчас все это не нужно. Тут чистая психология - чтоб был защитник рядом. Один страх, не желание или, уж тем более, любовь. Страх слабого и битого остаться одному. Без внимания единственного, кто к ней хоть как-то по-человечески. У меня что-то подобное было по отношению к Хотенею. Но у меня - от рассудка. А у нее - чисто инстинкты и эмоции.
Объясняю, что ей пока нельзя - больно будет, инфекция... "Ванечка, миленький, а давай как тогда. Когда половцы мимо ехали". Как вспомнил... всадников в ночи... Приняла за согласие. Развернулась под телегой, опоясочку на мне распустила, докопалась и начала. Потихонечку. Только через плечо оглядывается - все ли правильно делает. Давай-давай, детка, все правильно. Только не кусайся. И не части. А я пока попочку твою многострадальную поглажу. Да подумаю чего дальше делать.
А дальше получается Кричев. Потом еще немного и Смоленск.