-- Христом Богом, прошу. Пресвятой девой Марией богородицей...
-- Не надо. Просто скажи "пожалуйста".
Я уже от уха оторвался, прямо над ней, лицом к лицу, глаза в глаза. Скажи. Молчит. Почему у нас на Руси во все времена так не любят быть вежливыми? Ведь говорил же Сервантес: "Ничто не стоит так дёшево и не ценится так дорого как вежливость". Хамство, гонор, наезд - повсеместно и повседневно. Прогиб, низкопоклонство, лесть - сколько угодно. А вот просто попросить, сказать "пожалуйста"... - язык не поворачивается. Думай, детка, думай. А я пока продолжу. Во избежания иллюзий безопасности и для актуализации ощущений... Тык. Пауза. Тык. Шепчет чего-то. Так не пойдёт. Нужно негромко, но членораздельно. Чтобы наши члены разделились. И поторопись, детка, я ведь не железный, а вполне... жидкостной.
-- Пожалуйста.
И взгляд из распахнувшихся глаз... Как применение ОМП в закрытом помещении. Ну и на. Я сделал еще пару движений и выдернул. И положил. Ей на живот. А голову её приподнять. Чтобы видела. Темновато здесь. Но так даже и лучше. Красное, мокрое, дёргается, выплёскивает... На животик. Отпустил ей голову, взял чуть на палец спермы с живота и ей по губам.
-- Вот такие на вкус могли быть у тебя дочки-сыночки.
Вот только тут её пробрало. Мгновенная пауза, серия рывков в разные стороны, блокированные моих хватом за плечи. И, наконец, слезы. Все, теперь она уже не ищет способа меня уничтожить по-тихому. Можно спокойно стащить с неё рубаху, вытереться самому, вытереть девочку, ножки ей задрать для удобства и полноты протирки насухо и прокладку из ночнушки организовать. Оглядеться наконец. А за пологом на скамье напротив - никого. Ушла служанка. Правильно. При ней бы девчушка одеяло не сбросила. А вот и бандана моя у кровати. Всхлипы затихают. Клубочек волшебный, который мне дорогу покажет из этого злого леса, кажется приходит в рабочее состояние. А ну-ка поверни личико, детка. А вот снова хватать меня за ошейник не надо.
-- Кто тебя послал?
Кто только и куда меня не посылал. В прошлой жизни. Но это не твоё дело, детка.
-- Убери руки. Нет? А то что это мне не помешало тебя... оприходовать? И еще раз не помешает. Понравилось? Хочешь еще? Ты, конечно, теперь... уже не первоцвет. Так... плоская полубабенка. Но могу повторить. Хочешь?
Руку убрала. Отвернулась. И снова:
-- Кто тебя послал?
-- Никто.
Как-то глухо и обречённо.
-- Врёшь.
Разворачиваю её к себе лицом, прямо в глаза, медленно, выделяя каждое слово:
-- Я никогда не вру.
-- Так не бывает. Врут - все.
Малолетний эксперт по применению недостоверной или преднамеренно искажённой информации в социумах хомосапиенсов. Так, проверяем еще одну задумку. По дороге как-то сложилась. А эта - Богородицу вспоминала.
-- Я никогда не вру. Мне Богородица дар дала - отличать ложь от правды. Чем человек сильнее лжу говорит, тем больше меня тошнит. Блевать хочется. А самая слышная лжа - которая изнутри. Мне соврать - сутки у поганого ведра на карачках стоять. Поняла?
-- Почему ты здесь?
-- Приказчик один попросил ему товар поднести. Потом потерялся. А у вас тут... весело. По столам бабы с задранными ногами валяются, какие-то парни молодые их чешут. Ну, баба меня увидала, закричала, парень за мной, я ходу, он там еще в стену лбом попал. А я сюда забежал и под кровать. Стал вылезать, а тут ты глазками лупаешь - вот-вот орать начнёшь с перепугу. Ну и вот...
-- Баба на столе - какая? Ну, волос там тёмный, светлый. Как одета?
-- Я её с той стороны видал, где она раздета была. Вроде не старая, светлая. На рукаве, ну понизу - орнамент. Рисунок такой. Олени или лоси. Что-то рогатое.
-- Вот курва. Опять заявилась. Муж с князем уехал на три дня, так она сразу. А парень с ней был - тоже светленький, кудрявый, кафтан тёмно-зеленый, полы тоже зёленым вышиты?
-- Ага. Ты его знаешь?
-- Знаю. Братец мой. Кобель блудливый. Сколько ему было говорено, что б он на эту раскладушку не залазил. Ну, ему это хорошо встанет...
И снова, уже как-то задумчиво. Типа: задумала что-то. И ошейник... Не хват в руку, а так... пальчиком подцепив и покачивая. Будто приценивается.
-- Хочешь ко мне? Скажу - брат выкупит. Мучить, неволить не буду. Будешь в теремных прислужниках. Сытно, не битно. И корм, и одёжа. После и серебром платить буду. Что скажешь?
А что говорить? Я закинул ей руки за голову, чуть прихватил одной рукой, перевалился на неё, поставил колено ей между ног и нажал. Ни звука, ни сопротивления, ни движения. Ни от меня, ни ко мне. Только огромные в темноте глаза. Смотрят. Прямо в мои. Переставил вторую ногу, растолкал её бедра, медленно опустился на неё. Всем телом. Я, конечно, мелковат, но и она сам -- вполне тинейджер. У неё низ живота её рубашкой замотан, так что... безопасно. Но все тело... всем своим телом... Провёл рукой по ней от горла по груди, по боку, бедру, ягодицу сжал. Медленно назад. Ладонь на её сосок. Прыщик маленький. На решётке из рёбер. А внутри - сердце. Колотится. У неё пульс за полтораста. Вот-вот выскочит.
-- Чего изволит высокородная госпожа? Кого прикажет делать рабу верному? Желаете мальчика, а то - девочку?
Молчит. Только сердечко под моими пальцами еще чаще.
-- Ничего делать не будем. В тебе бабы - коса да дырка. Не выносишь, не выродишь. Маловата ты еще. Помрёшь.
И назад лечь, рядом вдоль боку. Лежим, сердца свои успокаиваем. И вдруг, снова за ошейник рывком, мне на грудь и уже она, сверху, бешено, шёпотом, в глаза глядючи:
-- Ты!... Ты меня!... Ты меня пожалел?!
-- Пожалел. А ты что, не человек? В смысле - не баба? Тебя что, жалеть нельзя?
Снова назад отвалилась. Ошейник не отпускает, но и не дёргает. Так... поглаживает.
-- Я тебе не нравлюсь?
-- Ага. Совсем. Сама плоская, ни грудей, ни ягодиц, взяться не за что. Чуть-что - за цепь ухватить норовишь. И вообще, это я от темноты на тебя залез. А так-то на такую доску сухую сосновую...
Хорошо, по тону поняла, что шутка. Хорошо что шутки - понимает. Хмыкнула: "Доска сосновая...". Потянулась-оглянулась, опаньки: светлеет.
-- Так, лежи.
Переметнулась через меня, за полог и к двери. Я как-то и среагировать не успел. То тут всякие "нравлюсь-не нравлюсь", а то... А у меня одежда у кровати на полу. Только из-под одеяла выскочил - тут в дверь входят двое. Моя... и её служанка. Не давешняя - другая. Взрослая женщина, трёт глаза со сна, бурчит чего-то. Моя дверь плотненько прикрыла, служанку обежала, меня назад на постель толкнула, на колени мне села, за шею ухватила, прижалась вся... Натюрморт: "несовершеннолетние любовники после восхитительного траха". У служанки глаза... по отборной антоновке в каждом. Сразу за сердце и к лавке напротив. Понятно, натюрморт шедевриальный, можно сказать - культовый, без волнения не взглянуть, только сидя. Моя у меня на коленях разворачивается, прижимается ко мне спинкой и, потираясь о моё плечико щёчкой, выдает.
-- Молчи. Один звук... и мне конец. Этот... отрок должен без всякого ущерба и огласки покинуть Городище. Немедля.
Баба только глазами моргает. Как на фату-моргану. И пытается воздух заглотнуть. Весь, который в комнате есть. Моя вскочила, меня за руку вытащила, кругом обошла, присматриваясь. Потом тряпки мои ножкой пошевелила.
-- Мамка, найди ему одёжу. Выведешь как девку-прислужницу.
Логично. Судя по всему, я на женскую половину Городища попал. Или терема чьего-то. А из женской половины лучше в таком же платье и выбираться. Тем более, у меня кое-какой опыт есть.
-- Мне бы только сарафан или рубаху пошире.
-- Такая пойдёт?
И на свою служанку показывает. Ну, если подпоясать... Ворот подвязать аккуратнее, рукава подвернуть. Баба аж по стенке поползла от нас - грабят-раздевают!
Я пока в своё влез, сыскалась и рубаха. Запаска той же мамки. Она уже на девчонку шипеть начала: "срамота, нагишом перед парнем...". Моя ей фыркает, та громче. Шумновато становится.