— Нет, — Василий привлек Глашу к себе.
ГЛАВА 11
Наутро, к удивлению Василия, разговор о Глаше первым начал Андриан.
— Вот чо, сынок. Болтает народ насчет Гликерии. Будто не раз видели тебя с ней на гумнах. Смотри, парень, упреждаю, донесется до Савелия, кишки из тебя двоеданы вымотают, да и ей не сладко придется.
Слушая отца, Василий думал: «Как же быть? Оставить Глашу я не могу и встречаться опасно». Василий поднял голову и посмотрел на отца:
— Ладно, тятя, поберегусь и Глаше об этом скажу. Разве отправить ее пока на кордон. Там у ней тетка родная живет.
— А ты чо о чужой жене заботишься?
— Вся и забота: добьется развода — женюсь на ней.
— Девок мало?
— Никого мне, кроме Гликерии, не надо. И не приневоливай.
— Ты чо отца с матерью почитать не стал? Поди, у Кирилла этой мудрости нахватался?
— Нет, Красиков говорит, что стариков уважать надо, прислушиваться к их советам.
— Смотри-ко, умный совет дает, хотя и политик. Наших, стало быть, деревенских обычаев придерживается. — Глаза Андриана потеплели. — Ладно. С Ильей сам поговорю. Видишь ли, тут какое дело, — пересаживаясь ближе к сыну, заговорил он. — У Ильи-то лошадь за зиму ослабла, едва ли дотащит их до кордона. Не близко ведь, да и распутица. Дам своего коня. К вечеру только не забудь овсом его покормить. А днем чуть чо — пусть в голбец Гликерию спрячут. Да и ты на глаза Сычевым не лезь. Мы с Ильей одни это дело обтяпаем.
Перед отъездом Василию хотелось повидать Глашу, но, помня совет отца, не показывался в переулке, где она жила.
В следующую ночь стороживший Гликерию Савелий ничего подозрительного возле ее избы не заметил И успокоенный ушел домой.
Между тем Глаша вместе с отцом, захватив небольшой узел, ушла огородами к избе Андриана, где их ждала уже запряженная в телегу лошадь.
Кордон, где жила Феоктиса, родственница Глаши, находился вдали от проезжих дорог, в лесной глухомани, куда редко наезжали люди.
На рассвете Илья с дочерью были уже далеко от Косотурья. Едва заметная дорога вела в глубь леса, петляла возле болот, вбегала на пригорки, покрытые густым сосновым молодняком, и тянулась среди величавых лесных гигантов.
В низинах местами еще лежал дряблый снег, на колеса наматывалась липкая грязь, и лошадь с трудом тащила телегу.
Когда яркое солнце поднялось выше вершин деревьев, стало отогревать слегка застывшую за ночь землю, путники достигли кордона. На лай собак вышел объездчик, полный, с окладистой бородой мужчина. Увидев Илью с дочерью, долго тряс им руки. Цыкнув на собак, он торопливо начал открывать ворота.
Феоктиса приезду гостей обрадовалась.
— Целую зиму, кроме своего мужика Левонтия, людей не видела, а тут на-ко — Ильюша с Глашей приехали. Да как это вы надумали? Почему Глаша без Савелия? — начала она расспрашивать гостей.
Илья подробно рассказал о Глашином житье в сычевском доме и стал просить оставить ее на лето.
— Восподи! — всплеснула руками Феоктиса. — Пускай живет хоть век. Нам со стариком веселее будет. Да к тому и ноги у меня стали болеть. Слава богу, хоть помощницу привез, — посмотрела она благодарно на Илью.
Погостив у Левонтия два дня, Илья стал собираться домой. Глаша решила проводить отца до смолокурни.
— Тятенька, если придет Савелий, шибко-то его не гоните. Все же он не плохой человек. — Опустив глаза, Глаша стала теребить концы платка. — И жалко мне его, но от того старого пса нет житья. Еще прошу тебя, тятенька, как учуешь, что Василия берут в солдаты, заранее мне весточку подай. Передай мамоньке земной поклон, — Глаша повернулась к отцу. — Не суди меня, тятенька, — и горько заплакала.
Губы Ильи дрогнули.
— Я виноват во всем, а не ты. Не устоял... — Поцеловав на прощанье дочь, Илья взял вожжи. — Оставайся с богом.
Телега скрылась из вида. Тяжело вздохнув, Глаша побрела к кордону.
Потянулись однообразные дни. Утром управа со скотом, днем копка огорода. Подоив вечером корову, Глаша, поужинав, уходила в отведенную ей маленькую горенку. Так прошел май.
В это время события в сычевском доме развивались бурно. После тщетных поисков жены Савелий запил. Не раз Митродора уговаривала сына бросить пить, каждый раз Савелий обещал исправиться и вновь напивался. Лукьян ходил мрачнее тучи.
— Проворонил жену, растяпа, — говорил он понуро стоявшему перед ним Савелию. — Убежала. Эх ты, дохлятина.
— Тятя, зачем такие слова? — Савелий ударил себя в грудь. — Ведь с Гликерией мы жили дружно. Зачем возводишь напраслину? Просил у тебя раздела, не дал. Может, через это ушла Глаша. Христом богом прошу — отпусти меня в отдел, имущества не надо, зато верну жену, верну спокой своей душе, брошу пить. — Савелий опустился перед отцом на колени. — Не погуби!