— Но у тебя есть родительский дом. Савелий горестно покачал головой:
— Что мне дом, когда нет очага. Там царит ненависть и нет тепла человеческого. Кто мне согреет душу? Мать? Она только и знает, что сидеть за своими четьи-минеями и молиться за спасение души раба божья Савелия. А я вот не хочу быть рабом! — Савелий ударил в свою тощую грудь кулаком. — Не хо-чу! Слышишь, сестра? Не хо-чу! А выхода не вижу. Может, и нашел бы его, если бы вернулась Глаша.
— Придет, — пытаясь утешить брата, сказала с теплотой Феврония.
Савелий отрицательно покачал головой:
— Чую сердцем, что не увижу ее. А все из-за отца.
— Может, и нет, — намекнула она неосторожно про Обласова.
— Феврония, сестра, не тревожь, что болит. Все знаю, все бы простил ей, лишь бы вернулась. Нет, видно, не судьба мне вить свое гнездо. Заклевал ворон мою голубку. Прощай, не поминай лихом своего брата-горемыку. — Савелий опустился перед Февронией на колени. — Помолись за меня.
— Что ты надумал? — испуганно спросила Феврония, помогая подняться Савелию с земли.
— Об одном прошу тебя, сестра: будет в чем нужда у Глаши, пособи, — не отвечая на вопрос, продолжал Савелий. — А сейчас вот посмотри одну штуку. — Савелий судорожно пошарил в кармане пиджака и вынул брелок от часов. — Не узнаешь? Это от тятиных часов. Так вот, этот брелок я нашел в нашей спальне. Видишь, его дужка оборвана? Значит, ворон пытался заклевать голубку, — зашептал побелевшими губами Савелий. — Глаша права, что ушла из этого страшного дома, — Савелий погрозил рукой на окна. — Будь вы прокляты, погубившие мою душу!
— Господи! — только и могла вымолвить Феврония и закрыла лицо руками.
Дня через два Савелий повесился. Хоронили его за кладбищенской стеной: могила самоубийцы не должна быть рядом с теми, кто по-христиански отдал душу всевышнему.
Вечером старец Амвросий вместо панихиды читал домочадцам:
— ...И рече бог ко Иеремию: не молиться о людях сих, аще бо восстанет Моисей и Самуил, не услыши их...
Митродора украдкой вытирала слезы. Лукьян был угрюм. Нестор стоял с опущенной головой, а в соседней комнате, захватив голову руками, металась пораженная страшной догадкой Феврония.
* * *После сева Василий со своим дружком Прохором зачастили к Красикову. Как всегда, Кирилл встретил ребят радушно:
— Заходите, заходите, — здороваясь, заговорил он. — Отсеялись?
— Ага. Теперь за пары принялись, — перешагивая порог избы, ответил Обласов. — Я вижу, за новую работу взялся? — оглядывая старые кадушки и лагуны, стоявшие в сенках, заметил он.
— Бондарничаю. У нас одна забота — работай до пота.
— Ясно, не чета, скажем, Лукьяну, — вмешался в разговор Прохор. — Тому житье, а нам вытье. Ты вот прошлый раз начал рассказывать нам про большевиков, да помешал двоеданский псалмопей, который принес тебе лагушку для починки, — продолжал Прохор.
— А-а, помню, помню. Правда, тогда не удалось объяснить, но сегодня, думаю, никто нам не помешает, — Красиков подсел ближе к ребятам, начал свой неторопливый рассказ о партии Ленина.
— Вот это здорово! Значит, большевики стоят за то, чтобы фабрики и заводы отдать рабочим, а землю — тем, кто ее пашет. Только я так думаю, Вася, — возвращаясь от Кирилла уже в сумерках домой, говорил Прохор, — что это дело не так-то просто. Вот, скажем, Лукьян отдаст свои пашни так себе, за спасибо? Нет, тут, брат, тово, без драки не обойдется, — увлеченно продолжал Прохор.
— Ты, я вижу, начинаешь в этой самой политике мало-мальски разбираться, — улыбнулся своему дружку Василий.
— Да я ее, кроме дяди Кирилла, еще по самоучителю учу.
— Как по самоучителю? По нему можно только на гармошке или на балалайке учиться, — Василий от удивления остановил своего приятеля.
— А вот так, Вася, смотрю на жисть и примечаю, кто как живет, кто чем дышит.
— Все мы одним воздухом дышим.
— Я не в этих смыслах. Вот, скажем, целовальник на копейку рубль наживает или Лукьян. Робили мы осенесь у него на молотьбе и что получили? Вот тебе и самоучитель.
Некоторое время парни шли молча. Первым заговорил Василий:
— Сходим еще раз покараулим избу Ильи?
Они молча повернули с улицы в переулок. Накануне до Обласова донеслось, что парни из двоеданской слободки хотят вымазать дегтем ворота приехавшей с кордона Гликерии. Две ночи Василий и Прохор подкарауливали камышинцев, но безуспешно — те не появлялись. Да и сама Гликерия эти дни сидела дома. Правда, раза два сходила на могилу Савелия, поплакала, — все же он относился к ней хорошо, не обижал. И с чего это обозлились на нее камышинские ребята и погрозили вымазать ворота дегтем? Недаром говорится: вдоветь — вдвое терпеть.