Дом Лукьяна стоял в Камышном. Сложенный из толстого кондового леса, с двускатной крышей, небольшими окнами, похожими на бойницы, он напоминал укрепление. Внутренний вид комнат с тяжелой мебелью, некрашеным полом, со старинными в кожаных переплетах книгами, большим восьмиугольным крестом из меди, висевшим в переднем углу, говорил о строгих обычаях старины и неуклонной приверженности хозяина к старой вере. Разделяли дом большие теплые сени. В одной половине жил Лукьян с женой Митродорой и младшим сыном Нестором. Вторую половину занимал старший сын Савелий, женатый на иноверке. Что заставило богатого старообрядца Лукьяна дать согласие на женитьбу сына с Гликерией — дочерью сельского сапожника Ильи Черноскутова, — долго занимало умы косотурцев.
— Просто им даровую работницу надо было в дом. Савелий хворый, а Гликерия кровь с молоком, — говорили одни.
— Мог бы из двоеданок высватать, — отвечали другие.
— На двоеданках не выедешь, они, брат, с характером, а Гликерия что, известно — безответная, отец ей не защита. На одной-то ноге он немного наробит. Как пришел с японской, с тех пор за сабан не брался. Ладно, шилом ковыряет, а то бы есть нечего было. Ну и принудил девку выйти за Савелия. А он-то говорят, шибко смиренный, покорный отцу-матери, живет с Гликерией дружно. Не корит ее. — Тут косотурские кумушки многозначительно переглядывались. Им было известно о тесной дружбе Василия Обласова с Гликерией, когда та не была еще замужем. Наклонившись друг к другу, зашептали: — Бают, Василко-то тайком встречается с Гликерией.
— Ой, да не говори ты, — собеседница подвинулась ближе и слегка подтолкнула плечом соседку.
— Вот те крест, святая икона, — перекрестилась та и, вздохнув, подперла щеку рукой. — Опять как их судить? Савелий, говорят, телом хилый, а она баба, дай господь, красотой и умом не обижена. Савелий души в ней не чает. Ходит за ней, как теленок за подойником. Деверь относится к Гликерии уважительно, а сам-то Лукьян, сущий стратилат, Савелию хода не дает и на сноху волком глядит.
В том, что говорили о Сычевых, была известная доля правды. Савелий, высокий, худой, кожа да кости, работал вместе с женой на отцовской маслобойне, стоявшей во дворе дома.
Нестор — задиристый парень лет восемнадцати, был вожаком камышинских ребят, ни одна драка с чистовцами не обходилась без него. Он по-своему любил Савелия, жалел Гликерию и не раз заступался за нее перед отцом, а порой и выполнял непосильную для снохи работу.
— У тебя что, другого дела нет, что ли? — сердито спрашивал Лукьян сына, завидев его однажды с тяжелой бадейкой, полной ожимков, которые он нес скоту.
— Гликерии не под силу, — вытирая пот с лица, отвечал Нестор.
— Если не под силу, пускай оба с Савкой берутся за бадейку. Ишь какой радетель нашелся, бабу пожалел.
Стоявшая неподалеку Гликерия, услышав упреки Лукьяна, выхватила бадейку из рук растерявшегося Нестора и, блеснув глазами на свекра, понесла ее на скотный двор.
Заложив руки за спину, Лукьян зашагал к дому. В сердцах пнул подвернувшуюся в сенках гусиху и вошел к Митродоре.
— С характером, должно, попала сношка. Так зыркнула на меня — вроде дикой кошки.
— Похоже, начинает коготки выпускать, — певуче произнесла Митродора, не отрывая глаз от раскрытой старинной книги, лежащей перед ней на маленькой подставке.
— Вот чо хочу тебе сказать. — Лукьян прошелся по комнате. — Феврония в каждый приезд пялит глаза на Ваську Андрианова. А прошлый раз посулила Андриану кладь обмолотить. Отдай, говорит, только мне Василия в работники.
— Ну и пускай берет, — отмахнулась Митродора.
— Дура. У Февронии земли-то сколько осталось от мужа? Не знаешь? А я знаю. Опять же заимка, крестовый дом с надворными постройками. Кони, овцы, рогатый скот.
— К чему этот разговор клонишь? — Митродора закрыла книгу.
— А к тому, что Ваське все это богатство может достаться. Известно, ваш брат бабы. Волос-то у вас долог, зато ум короток. Выйдет замуж за этого красавчика и нам шиш покажет.
Митродора несколько раз щелкнула медными застежками книги.
— Не пойдет она взамуж за табашника, не будет на то моего благословения. В скит упрячу. — Сухопарое тело Митродоры, одетой во все черное, казалось, тряслось от злобы. — Хватит нам пересудов из-за одного Савелия. Не мешай, мне помолиться надо, — уже более спокойно сказала она мужу.