— Вот ты, солдат, скажи, будет война? — допытывался Портнягин.
— Кто его знает.
— Нет, скажи, — не отставал Федор.
— Ну, чего прилип к парню, — перебил Петр Тарасович. — Его дело солдатское — винтовку в руки и пошел…
— И отъелся же ты на казенных харчах! — тянул Василий, оглядывая рослую, крепко сбитую фигуру Корешова. — Вот бы тебя в нашу бригаду, а? Ребята у меня что надо подобрались. — Он бросил быстрый взгляд на Портнягина, вопросительно посмотрел на Платона.
— По шее дам, чего переманиваешь! — погрозил Федор. — Откуда в армию призвался, туда и должен пойти…
— Пойдем к нам в трюм, с ребятами познакомлю, — настойчиво потянул Корешова за рукав Василий.
Платон понимал, что значит работать в трюме, да еще в такой солнцепек. В трюме душно и пыльно. «Зато денежно», — шутили портовики.
Многие ребята в бригаде Коржина, так же как и Платон, недавно демобилизовались из армии. Так же донашивали кирзовые сапоги, гимнастерку и солдатские шаровары с замасленными наколенниками. Благодать эти самые наколенники! Протрутся — невелика беда — спарывай, а под ними еще прочная диагональ, и валяй носи…
Знакомство было коротким.
— Степан, — браво откозырял высокий парень.
— Виктор, — добродушно назвался другой.
Зато третий — увалень, с круглым, как футбольный мяч, лицом неизвестно для чего выпалил:
— У нас, когда поверяющих ждали, так старшина-сверхсрочник тротуар возле казармы заставлял драить… — и, выкатив глаза, вытянулся перед Платоном «во фрунт».
Из порта Корешов возвращался вместе с Петром Тарасовичем. По армейской привычке шагал в ногу.
— Так на чем порешил, в порт или еще куда подашься?
— Не знаю еще. Поживем — увидим. Может, к дружку в Унанху двину.
— Ну-ну… — Брови Петра Тарасовича вдруг осели, нависли над глазами, завязались на переносице в тугой узел. То ли ему не нравилось колебание племянника, то ли еще что, но до самого дома он больше не проронил ни слова. Только за ужином заметил:
— Дело, конечно, хозяйское, хоть в порт, хоть еще куда, главное — за дело надо браться… На казенных харчах пожил, теперь о своих думать надо. Батьки с маткой нет, надеяться не на кого.
— Не бойтесь, вас не объем, — склонившись над тарелкой, буркнул Платон.
— Вот уж, сразу и в пузырь. Я тебе не хочу плохого. Ишь, упрямец! — Петр Тарасович потрепал племянника по голове и снова повторил: — Упрямец, весь в батьку… Кстати, в Унанхе ведь дед твой и отец жили…
— Спасибо за ужин. — Платон ослабил ремень. — Когда у солдата копилка полная — все в порядке. Пойду малость прогуляюсь.
Вечер теплый, стоялый, как вода в бухте. Свет от лампочек брызжет по ней, переливается ртутными дорожками. Вот так бы, кажется, встал на одну из них и зашагал… В ту же Унанху зашагал. Ведь за душой ни дома, ни сундуков — сборы недолгие. До этого времени Платон не очень-то задумывался, как ему эту самую жизнь начинать. На ротных политзанятиях достаточно ясно об этом толковалось: поезжай туда, поезжай сюда, везде рабочие руки требуются. Вся страна пареньку представлялась этаким огромным домом в лесах… Но в армии за Платона думал старшина, а сейчас, выходит, и самому надо мозгами пораскинуть. «Да что ими особенно раскидывать… — Сапоги Платона мягко утопают в прибрежном песке. И море у самых ног плещется, и остро пахнет морской капустой. Громкоговоритель разносит по набережной мелодию популярной песенки «…мы с тобой два берега у одной реки». — Вот завтра приду к Марусе и спрошу, почему она письма писать перестала…»
Утро вкатилось вместе с волнами в узкую гортань бухты. Свежее, подрумяненное, оно расплескалось над городом в кружеве пароходных дымков, в грохоте трамвайных колес, шарканье людских ног.
Рита спешила в управление лесдревпрома. У нее под мышкой красная кожаная папка с застежкой «молния». В папке среди других бумаг хрустящая калька. На кальке тушью вычерчен водораздел реки Тананхезы, маленькими значками условно обозначена тайга, также условно нанесены горы, одним словом все, как положено.
С этой картой и кое-какими личными соображениями Рита Волошина должна сегодня предстать перед начальником краевого управления лесдревпрома Алексеем Алексеевичем Цветочкиным. Но Алексей Алексеевич в командировке. Так по крайней мере объяснила молоденькая секретарь-машинистка.
— Что же мне делать? — с решительным видом подступилась Волошина к секретарю.
Та удивленно вскинула наведенные брови, обиженно надула губки.
— Гражданка, я же вам сказала, что Алексей Алексеевич уехал, — и снова ее пальцы живо забегали по пуговкам машинки «Олимпия»: человек занят, у человека уйма работы, а здесь ходят и надоедают.