В подполье у Катерины действительно плескалась вода и плавал бочонок. Но вода от дома была пока еще далеко и в сущности никакой опасности не представляла.
— И что глотку драла?! — разозлился Наумов. — Потоп, потоп!..
— Но вода-то, вода в подполье! — тыкала вниз пухлым пальцем Катерина. — Куда прикажете картошку засыпать?! Может, к тебе в подпол?
— А кадка-то, кажется, из столовой, — заглядывая в подполье, заметил Наливайко, решив хоть чем-то насолить вдове.
— Чтоб глаза твои на лоб повылазили! — снова забурлила Катерина. — Я купила этот бочонок на свои деньги!.. Сегодня замокать его опустила…
— А ну тебя! — отмахнулся Наумов. — Отрываешь людей от дела, — и, хлопнув дверью, вышел из дома. Наливайко поспешил за ним.
«Однако вода прибывает», — подумал Леонид Павлович, все еще негодуя в душе на глупую женщину, которая заставила тащиться по грязи через весь поселок. Раздула из мухи слона. — Почему здесь досок не настелили? — не оборачиваясь, через плечо спросил он завхоза.
— Да сюда только одна Катерина и ходит, — стараясь оправдаться, быстро вставил Еремей.
— Одна! — рассердился Наумов. — Небось и ты бегаешь?.. Надо бы мост закрепить, не то снесет к чертовой бабушке, — на деловой тон перешел Леонид Павлович. Хотел спросить о лесе, но вспомнил, что его уже по настоянию Волошиной перекатали дальше от берега. — Чем у тебя лошади заняты? — спросил Наумов.
— Воду одна к столовой подвозит, — начал перечислять Наливайко, никак не успевая следить за ходом мыслей начальника. — Другая от пилорамы лес возит…
— А остальные?
— Едят, — отчего-то упавшим голосом сказал завхоз.
— Едят, едят! — передразнил Наумов. — Проедают государственные денежки, дери их за хвост!.. Только ударят морозы, в лес отправлю, пару тракторов на трелевке заменят… И что ты за мной, как хвост, бегаешь?! — неожиданно осердился Леонид Павлович. — Дел нет, что ли?
— Да я хотел отпроситься на пару деньков, — робко начал Наливайко. — В колхоз съездить… Зерна для курочек раздобыть…
Но Наумов не слышал завхоза. Его внимание привлекли люди, столпившиеся у моста на том берегу реки. В душе Леонида Павловича шевельнулось нехорошее предчувствие. Оставив просьбу Наливайко без ответа, он поспешил к реке, на сей раз вышагивая прямиком по лужам. По голенищам сапог хлестали мутные, грязные брызги.
— Что там такое? — еще издали крикнул Наумов, стараясь через сетку дождя разглядеть, что делается на том берегу. Вода ударяла о накаты, переплескивалась через них, омывала настил из досок. Мост поскрипывал, вздрагивал. Сердце у Леонида Павловича упало — снесет. — Э-эй, там! — позвал он. — Давай сюда! — но потом осмелел, ступил на мост и, шлепая по мокрым доскам, сам направился к людям.
Это были рабочие с нижнего склада.
— А ну, быстренько кто-нибудь слетай в мастерские, зови всех сюда, — начал распоряжаться Наумов. — Механику Сычеву скажешь — пусть привезет парочку длинных тросов, будем ставить растяжки.
Не успели вылезть из автобуса, как брюхатая туча, повисшая над мастерским подучастком, рассыпалась дробью града. Градины, как воробьиные яйца. Они щелкали по головам с такой силой, что могли набить шишки. Подталкивая друг друга в спины, рабочие со всех ног кинулись к обогревательной будке. В тайге стоял такой шум, будто вдруг заработали все мотопилы, какие только имелись в леспромхозе.
— Закуривай! — бросил на холодную печь рукавицы Генка Заварухин. Потом сам уселся на них, достал из кармана папиросы: — Налетай, подешевело!
К «беломору» со всех сторон потянулись руки. Пачка вмиг опустела.
— На дармовое все мастаки, — усмехнулся Генка. Дунул в пачку, ударил по ней ладонями. — Ха-ха-ха! — Потом, отыскав глазами Корешова, подмигнул: что, мол, сдрейфили?
Платон потянул носом воздух, хлопнул по плечу Тосю:
— На лесосеке поговорим, дело есть. — Платон уже разговаривал с Виктором о заварухинском вызове, но тот ответил примерно так, как и предполагал Корешов.
Иван Вязов зашелестел газетой. Рабочие повернули к нему головы. Они уже привыкли, что в свободные минуты тот почитывал что-нибудь интересное. Но град отшумел так же неожиданно, как и налетел.
На дворе сразу заметно похолодало. Градом была обильно посыпана вся площадка верхнего склада, впечатление такое, будто выпал первый снег. Град так же похрустывал под подошвами сапог. У Виктора походка — носками внутрь. Руки держит — локтями наружу. «Боится, что Заварухин побьет, — шагая следом за ним, рассуждает Платон. — Тоже мне, г в а р д и я…» Ему стыдно сейчас посмотреть в глаза Генке — смеется, подлец. И правильно делает, что смеется — к о м с о м о л и я! Витька по ночам шляется с Сашенькой… «Женился бы, что ли, — бурчит его мамаша. — Вот Платоша — примерный парень…» От таких слов Корешова коробит: не хватало еще, чтобы в паиньки записали. Счетовод Наденька так и пялит глаза. «Может, любовь закрутить?» — спрашивает себя по ночам Платан. Но часы бессонниц так же редки, как и желание Платона «закрутить любовь» с Наденькой. Вот, черт, жизнь, а? Дед оказался геройским, — это преотлично, и он прожил свою жизнь по-геройски, а как быть Платону, его внуку? Он тоже не против геройской жизни, а здесь самая что ни на есть «обыденщина» — работа, дом — дом и работа. Может быть, прав Генка — волком завоешь от скуки…