— Что за шутки? — выругался Волошин — Назад! Надька! Назад, тебе говорю! А-а, дьявол! А ну становись вокруг дерева, если что — ловите…
Но Наденька благополучно добралась до нижних сучьев, легко подтянулась и помахала оттуда рукой.
— Слезай, дьявол тебя дери! — негодовал Илья Филиппович. — Жить тебе надоело, глупая голова!..
Наденька ловко поднималась все выше и выше. Почти у самой макушки она сорвала шишку и стала спускаться. Платон следил за ней, затаив дыхание. Шутка могла кончиться плохо. Кто-то из девчат охнул, когда в одном месте у Наденьки под ногой надломился сук. Теперь даже и Волошин перестал возмущаться, боялся отвлечь внимание Наденьки. Метр, еще метр… Кора посыпалась из-под цепких пальцев девушки. Раздался вздох облегчения, когда Наденька спрыгнула на землю. Руки были красны от холода, но глаза блестели.
— Так, кто хотел шишку с этого дерева? — звонко выкрикнула она. — На, получай, — Наденька сунула шишку опешившему Платону, потом закрыла ладонями лицо и, стыдясь своих слез, своей выходки, опрометью кинулась к обогревательной будке.
Илья погрозил Корешову пальцем.
— За такие шутки уши отдеру!
Напряженная минута лопнула, как мыльный пузырь, рассыпавшись на десятки острот и непринужденный смех рабочих.
— Теперь, парень, женись, раз обещал, — говорили они. — Только на свадьбу не забудь пригласить… Ха-ха!
— А, ну вас! — Платон машинально сунул злополучную шишку за пазуху ватника, зашагал по волоку на свою лесосеку.
Волок горбатый, волок, как выщербленная оспой кожа. Он густо посыпан иглами кедра и пихты, корой и закрученными в бараний рог сучками. Осенью в лесу образуются как бы просеки, по ним далеко, далеко проглядывается тайга. А сучья путаются под ногами, похрустывают, вот так бы, кажется, шел по ним да шел. Но по волоку далеко не уйдешь. Разве только на пологий склон сопки, где жухлая трава вдавлена стальными башмаками гусениц в землю и перемешана с ней.
И смешно и горько Платону вспоминать девичью выходку. Знал разве кто, что в таком хрупком тельце вдруг окажется столько пыла. Вспыхнула огоньком, приоткрыла на миг свои сокровенные думки… Как от хмеля кружится корешовская голова, но знал он, что это ненадолго, что это пройдет, как проходило раньше…
Кончился обеденный перерыв, загрохотала, заухала тайга — и все прошло. Осталась только смолистая Шишка, большая, как сердце маленькой Нади.
Бригада Заварухина — 80 куб.
Бригада Сорокина — 79 куб.
— А один кубик нельзя? — Анатолий указательным пальцем пишет в воздухе единицу.
— Не дорога твоя совесть — один кубометр. — Тося захлопывает тетрадь и сует за пазуху. Он всегда носит ее с собой. — Все-таки догоняем, а? — Парень выкатывает глаза. Они у него не то серые, не то зеленые. Впрочем, это и неважно, какие глаза у Тоси, — он не девушка…
— Один кубометр? — До Николая будто бы только сейчас доходит смысл. К тому же он впервые проявил интерес к записям в Тосиной тетради. — Один кубометр? — снова повторяет он, морщит лоб.
Анатолий толкает в бок Платона, кивает на «женатика». Ребята переглядываются — надо же, и этого за живое задело. Сейчас наверняка что-нибудь такое сморозит, что со смеху подавишься.
Николай говорит:
— Знаете что? Не знаете?
— Знали бы, не слушали…
— Надо еще рейс сделать…
— Долго думал? Пора, ребята, автобус идет, — встал Виктор.
— А это мысль! — подхватил Платон. — Как ребята, согласны?
— Да вы всерьез? Сами говорили о рвачестве, а это как называется?.. — упирался Виктор.
— Один кубометр, — Тося тянет вверх указательный палец.
— Знаем, к Сашеньке торопишься, а кто домой не торопится? У Николая семья и тот согласен… Ну, Виктор?
— Черт с вами, поехали!
— Вы куда, сорокинцы? — кричали из автобуса.
— В лес, за кедровыми шишками.
— Подрабатываете?
— Угу…
Домой поехали на попутных машинах: вывозка шла круглые сутки.
Утром в автобусе Тося умудрился передать Заварухину записку. На ней жирными цифрами было выведено — 80 и 87. Генка даже рот открыл, потом стрельнул глазами в сторону сорокинцев, и снова уставился в записку.
— За шишками, — хмуро буркнул он, сложил записку и зачем-то спрятал ее в нагрудный карман.
По ночам Поликарпу Даниловичу не спалось. Вот уж какой день собирался он поехать в райком партии, передать тетрадь, да все как-то откладывал.
Очнулся от прикосновения к лицу чьих-то рук. Чувствую, что лежу на земле. Чувствую, что кто-то стоит надо мной, все чувствую, а нет сил открыть глаза и баста! Во всем теле лень и какое-то тупое безразличие… Потом слышу, шепчет кто-то в самое ухо: