— Да я что, я согласна…
— Вот это уже дело. Бывай здорова, Анна Васильевна.
— Всего благополучного, — женщина робко протянула руку и заспешила домой.
Иван Прокофьевич посмотрел ей вслед. Лицо вдруг посуровело. Чувствовал — неспроста расщедрился Полушкин. Не такой он человек, чтобы лишней копейкой бросаться.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Библиотека, как воробьиное гнездышко, прилепилась к задней бревенчатой стене клуба. Но хоть и бревенчатая стена, но неглухая — протрухла шпаклевка из моха, покрошилась. И через эти вот щели, сюда, в библиотеку, просачивается иногда вечером развеселая музыка, тянет вальс баян, плетет басами узорчатые звуки… Хватают они за душу библиотекаря Дусю. Облокотилась она о стойку, подперла пухленький подбородок пухленьким кулачком, прикрыла мечтательно глазки — и хоть трава не расти.
Платон постоял около Дуси, кашлянул в кулак.
— А? — встрепенулась девушка, отчего-то стыдливо закрыв ладошкой вырез платья на переспелой груди. Глазами хоть и смотрит на парня, но глаза-то у Дуси там, за бревенчатой стеной, завистливо провожают пары…
— Мне бы книжечку выбрать, — говорит Платон.
— Проходите и выбирайте себе на здоровье! — Можно подумать, что Дуся обижена. Из-за такого вот пустяка ее отвлекают и не дают послушать музыку. Она снова облокачивается о стойку, и снова пухленький подбородок удобно умащивается на пухленьком кулачке.
Платон на цыпочках проходит за стойку. У него в груди сейчас другая музыка. Вот они ряды книг! Веет романтикой морских просторов и шумом девственных лесов от книг Фенимора Купера, отдает старообрядческой стариной от Лескова, пахнет донскими степями от шолоховского «Тихого Дона». Рядом с этой книгой сунула, наверное, впопыхах библиотекарь роман Анатолия Калинина «Суровое поле». Платон взял книгу, втиснулся между пыльных стеллажей — и для него тоже хоть трава не расти.
В библиотеке за маленьким столиком шелестят страницами журналов бульдозерист Марченко и незнакомый Корешову рабочий. Через некоторое время, вместе с клубами пара, ввалился еще один. Усы заиндевели, посеребрил ему мороз широкие, пышные, как беличьи хвосты, брови. Дуся вдруг перестала мечтать, деловито зарылась в абонементных карточках.
— Да, слушай, слушай, я не спешу, — захватил в горсть усы Вязов. — А это что за вор у тебя там прячется? А-а, Корешов! Смотри, брат, всю пыль с собой унесешь… — подмигивает Иван Прокофьевич Дусе.
У девушки щеки становятся как нацелованные. Она часто-часто моргает мохнатыми ресницами, пытается что-то сказать в оправдание, но Вязов уже разговаривает с рабочими.
— Что читаешь, Михаил Иванович? — слышит Платон его голос.
— Да вот к политзанятиям готовлюсь, — потрясает Марченко книгой, небрежно бросает ее на стол. — «Роковые ошибки». Фашистские генералы развоспоминались, прямо смех и горе!.. — он чешет в затылке, никак не ухватит нужное слово. — Сваливают черти все на нашу зимушку-зиму — и смазка-де застывала, и грязь засасывала, и обмундирования теплого не было… Веришь, Иван Прокофьевич, прочитал и обидно даже стало. Вроде бы не мы с тобой войну выиграли, а природа… А ведь я их вот этими руками лупцевал! — Рабочий поднял увесистый кулак, — прикинулись невинными, будто и крови людской не проливали!..
— Это верно, Михаил Иванович. Руки у них по локоть в крови, вот и стараются сейчас отмыть их. Но их до самой могилы теперь не отмоешь… А все же почитать не мешает, — заключил Вязов. — Кое-что и поучительное выбалтывают…
Потом с минуту, наверное, молчали. Платон лишь слышал тяжелое посапывание и шелест переворачиваемых страниц.
— Жинку из больницы привез? — спрашивает Иван Прокофьевич.
— Завтра выписывается, — отвечает второй рабочий.
— Ты мне напомни утречком, кажется Наумов на своем «козлике» в район собирается, заедет за ней.
Платон снял с полки книгу Луначарского «Статьи о литературе». Решил взять ее почитать.
Рабочие ушли. Платон тоже стал собираться домой.
— Погоди малость, вместе пойдем, — попросил Вязов. — А то и пыль на улице некому будет выбить…
Когда вышли из библиотеки, хлестанул по щекам мороз,-задержал дыхание, выбил из глаз слезу.
— Оттого и усы отпустил, — шутит Иван Прокофьевич. — У нас, брат, зимой в тайге полагается носом дышать…
Платон шагает в ногу. И не потому, что старается, а просто солдатская привычка не выветрилась еще. Оба они, и Вязов и Корешов, в добротных полушубках. Оба кажутся в полумраке вечера большими и нескладными.