— В село, с агитгруппой утром на лыжах ушла. К подшефным нашим…
— А кто с ними?
— Да кто? Витька Сорокин, Тоська, Сашка Вязова, Корешов…
Генка перестал жевать. Опрокинул в рот вторую рюмку одним глотком.
— Спасибо, я пойду, — вдруг засобирался он.
— Что торопишься?
— Дела, Илья Филиппович, есть…
— Коль дела, топай.
Но дел у Заварухина не было. И снова терлись пятки о войлочную стельку и жгло их как огнем.
И снова чувство одиночества камнем легло на заварухинское сердце.
Рита упрекнула Платона — не любить стихи, это значит быть черствым и душевно бедным человеком. Платона возмутило такое определение, однако в тот же вечер он взял в библиотеке несколько сборников стихов и читал их до поздней ночи… Утром в конторке, набитой до отказа рабочими, поэтическое настроение Корешова пропало. И Рита снова была начальником. Она была в ватнике, стеганые штаны заправлены в голенища больших не по росту валенок. Она о чем-то горячо спорила с Наумовым. Смешно было бы сейчас заговорить с ней о стихах, когда люди говорили о планах, о том, что санные полуприцепы лучше колесных.
Платона сзади, за рукав, дернул Костя Носов. Его перевели работать в дневную смену.
— Ну, как соревнуетесь?
— Соревнуемся, да не с тобой, — отрезал Платон. Отчего-то на ум пришла история с трубкой масляного насоса. Он в упор посмотрел на парня. Тот воровато отвел в сторону глаза, через голову Корешова потянулся за окурком к одному из рабочих.
Платон отыскал глазами Заварухина. Вчера бригада Сорокина решила бригаду Генки Заварухина вызвать на соревнование гласно. «Согласится ли он?» — Платон не мог не заметить, что Генка чем-то рассержен и смотрит на него исподлобья.
— Выйдем на минутку, поговорим? — сказал Платон.
— Выйдем, — глухо сказал Генка, толкнул ногой дверь. — Ну, чего тебе? Тоже дознание снимать?
— Я не милиционер, — Корешов закурил. На мгновение появилась мысль — затея с соревнованием не стоит выеденного яйца.
— Мы решили соревнование наше огласить…
— Отстаньте вы со своим соревнованием! — в сердцах сплюнул в снег Заварухин. — И без него тошно!..
— Ну, как хочешь. А мы-то думали, ты смелей, — сказал Платон, поворачиваясь, чтобы уйти.
— Подожди, — остановил Генка. — Значит, всерьез надумали? Ладно, давай пять, — он снова смачно сплюнул и протянул руку.
— Только при одном условии.
— Каком еще? — неохотно отозвался Заварухин.
— Чтобы трактор не перегружать, каждая поломка будет учитываться, и не прогуливать…
— Ох, и ушлые вы, — повеселел Генка. — Второго обещать не могу, но постараюсь… — Он и так уже давно не прогуливал, с тех самых пор, когда Волошина побывала у них в общежитии. Заварухин тогда явился к Наумову. Рассказал все начистоту. Простили.
Из дверей конторы повалили рабочие, россыпью черных курток разбрелись по белой дороге. Подъехали автобусы, началась посадка.
— Плато-он! — Это звал Виктор. — Где тебя черти носят!..
Из-за своего опоздания он должен был стоять у самой двери. В полумраке будки, освещаемой единственной лампочкой, через несколько голов впереди себя Платон заметил Риту. Она стояла между Генкой и Костей Носовым. Последний сгорбатился, чтобы не удариться головой о ребристую крышу. Платон снова подумал о стихах. «Хотя и прочитал их целую дюжину, но мягче от этого душа не стала», — усмехнулся он про себя. На уме вертелось несколько строк, которые запомнились ему: «Был поэт пленен девчонкой тонкой». А если не поэт, а простой паренек-лесоруб, тогда как? Может быть, у лесоруба душа не та, что у поэта. Черта с два! Конечно, стихами объясняться Платон бы не стал и не стал бы преклонять колени, как Ромео перед Джульеттой. Он бы сейчас обнял ту же Волошину, да, покрепче… «Фу ты, размечтался», — выдохнул Платон.
— Был поэт пленен девчонкой тонкой…
— Ты что бормочешь?
— Стихи…
— Я тебе дам на лесосеке поэзией заниматься, — Виктор погрозил кулаком. — Здесь своей поэзии хоть отбавляй!..
— Может быть, — задумчиво произнес Платон.
По левую сторону от волока простиралось кочковатое болото. Даже зимой по нему не решались ездить — рискованно, провалишься, не вылезешь. На лесосеке ребята собрались вокруг трактора. Дышали морозным паром, переступали с ноги на ногу, слушали Корешова.
— Вот так и сказал — не обещаю, но постараюсь.
— Было бы начало, — заметил Тося и добавил: — Хорошее начало всему делу успех.
— Опять лозунгами говоришь, — бросил в его сторону Анатолий. — Из тебя бы хороший агитатор, а не дипломат получился.