Сзади топает Костя, не отстает от Платона. Левая рука его на щеке, правая болтается, как та веревка над заварухинской головой. Косте, как всякому слабохарактерному человеку, нужен поводырь, авторитет. А с некоторых пор у парня авторитет — Корешов. Он даже перенял его привычку — тереть переносицу, смотреть из-под насупленных бровей…
— Ну, чего тебе? — не оборачиваясь, спрашивает Платон. «Опоздал наверняка в баню», — в то же время думает он.
— Ты уж прости, тогда летом это я тебя…
— И я тебя, — усмехнулся Платон.
— Верно, здорово смазал. А зуб болит, аж в голове сверчит, — жалуется Костя. — Ох! — вздыхает он.
— А причем здесь я, я ведь не зубной врач?
— Да так, пожаловался и легче стало. Платон, а, Платон, ты куда сейчас?
— В баню.
— Ох, попариться бы!
— Пойдем, в чем дело.
— Верно?! — обрадовался Костя. — Страсть как люблю париться. На полке дольше меня никто не высиживал… А к кому в баню?
— К Вязову.
— А-а, не пойду, — сдрейфил парень.
— Не бойся, он не кусается. Идем, идем.
На крыльце стоит Вязов, пощипывает усы.
— Я уже, было, решил один идти. — Он сгреб парней в охапку, подмигнул Косте. — Сейчас мы живо флюс сгоним.
Дорогой Платон рассказал Вязову о происшествии в общежитии. Иван Прокофьевич нахмурил брови, но ничего не сказал. В тесном предбаннике мокрая духота. Половицы выскоблены добела. Выпуклые бревенчатые стены черным камнем выглядят. Костя нечаянно коснулся стены бедром — бедро черное. А здесь еще голый зад от печи припекает. Сел на пол, поставил бадейку между ног, всунул голову, а вода горячая.
— Ух! — В глазах у Кости тоже стало черно.
Вязов и Платон хлещутся вениками на полке, отдуваются да пару подбавляют. Слабому сердцу не выдержать.
Костя на приглашение Вязова отмахивается — в горле пар застрял, не выговорит. Ему и на полу неплохо. Костя уже освоился, чувствует себя здесь своим человеком. Размахнулся жесткой мочалкой, хлесть по голому заду, думал — корешовскому. Гусаком шею вытягивает, довольно гогочет.
— У-у, кто балуется? — оборачивается Иван Прокофьевич. Костя ныряет головой в бадью, не дышит. Когда вынырнул, протер глаза, смотрит, а Корешова и Вязова уже нет. «Не подстроили бы какую штуку?» — беспокойно елозит по полу Костя. Высовывается в дверь. На улице уже темно. Так и есть — в снегу валяются…
— И-а-а! — визжит от возбуждения парень. Прыг из предбанника, поскользнулся, сел голым задом в морозющий снег, схватился и пулей назад. Следом Корешов и Вязов, хлопают Костю по плечу, снова — на полок. И снова хлещутся березовыми вениками. «Дружки самые настоящие», — усердно натирает грудь мочалкой парень. Он уже не чувствует себя одиноким — запевает в нем каждая жилка. И Вязов оказался на деле совсем обычным, простецким дядькой.
— Дай я тебе спину потру, — вызывается Платон. Мочалка шпарит спину. Косте кажется, что кожа лохмотьями так и слезает, но терпеть надо, ведь он же не какой-нибудь там хлюпик…
— А вот в снег тебе, брат, прыгать рановато, — журит Костю Иван Прокофьевич. Они натягивают на разваренные тела сухую, шуршащую одежду. — Щеку замотай, форсить нечего. Пойдем, ребятки, сейчас женщины придут мыться.
Выходят на улицу. Пар от них валит так, будто весь жар из бани унесли. Навстречу, по тропке, спешат к баньке жена Вязова и Сашенька. Сашенька стыдливо прикрывается от парней концом шерстяного платка.
— Зайдем ко мне, — приглашает Вязов парней. — Пока хозяйки нет, пригубим по маленькой…
За столом Иван Прокофьевич, точно вспомнив о случае в общежитии, сказал:
— А ведь получается из него толк, а? — подмигнул Корешову. — Жизнь заставит… Так-то!
Все было как прежде. Та же тропка вдоль плетней, круто сбегающая к речке. Те же мальчуганы в стареньких пальто (новые разрешается надевать только в школу), бегают по этой тропке на лед кататься… Только снег за то время, что Рита была в городе, несколько просел, да на реке курилась гейзерами наледь… Как и прежде меряют тропку Платон и Рита — десять шагов вперед, десять назад: стоять на одном месте холодно, зима никак для свиданий не приспособлена…
— Эх, скорей бы лето, — говорит Рита, а потом, как девчонка, цепляет варежкой горсть снега — и в рот… — Иду я по городу, ветрище насквозь пронизывает, смотрю у лотка продавщица стоит, посинела вся, мороженым торгует… — Рита хохочет, запрокидывая голову, так что, кажется, упадет меховая шапка. Вообще, она сегодня чересчур весела…