В отличие от брата, Симион был весельчаком. Он стоял, сдвинув кожаный картуз набекрень, с красным шарфом на шее, ухарски покачивая бедрами, поводя широкими плечами и мурлыкая себе под нос любовную песенку. Кроме песен да пляски, ему ни до чего не было дела. Вот и теперь: то, что с колоколен несся похоронный звон, то, что женщины выли на улице, провожая покойников, и ветер, завывая, мел серую пыльную дорогу, над которой нависало все то же мрачное облако, совершенно, по-видимому, не смущало Симиона. Он как ни в чем не бывало напевал свою песенку, весело озираясь по сторонам.
— Жалко, что и этот не сдох, — сказал он Прикопу, толкая его локтем в бок и указывая на Адама.
Прикоп поглядел на брата и понял, что веселье Симиона вовсе уж не было таким невинным, как это казалось; его квадратное скуластое лицо дышало ненавистью. Прикоп посмотрел вслед Адаму:
— Да он и так чуть жив, смотри! Неделю-две обязательно проболеет, потом, может, поправится, но здоровым уже все равно никогда не будет…
Симион покачал головой:
— Ты думаешь… Мало ты его знаешь.
В десяти шагах от них Адам остановился передохнуть, прислонившись к забору. Мать припала к его груди и начала тихо говорить ему что-то. Адам медленно опустился, весь как-то съежась, да так и остался под этим высоким дощатым забором.
— Будто меньше стал, чем раньше, — заметил Симион, с любопытством разглядывая парня.
Прикопу стало смешно. Они шли за отцом, не отставая от его широкой спины. Проходя мимо Адама и его матери, Симион нарочно громким голосом, в котором звучала непримиримая вражда, крикнул старухе:
— Эй, мамаша! Когда малого женишь?
Старуха, бледная как полотно, даже не оглянулась. Адам скорчившись и закрыв глаза, все еще сидел под забором. Услышав дышавшие ненавистью слова Симиона, он устремил на него мутный, блуждающий взгляд, потом снова опустил веки. Даниловы прошли дальше и опять сельская улица огласилась чистым тенором Симиона, распевавшего песню.
VI
Прошло порядочно времени. Стояла тихая, лунная ночь. Море сверкало сине-зеленым блеском; над ним висела легкая дымка; от лодок, черневших на берегу, ложилась на песок тень. Выше серебрились плакучие ивы. Ни один листик не шевелился во фруктовых садах. Тень от высоких дощатых заборов делила улицу на две половины: светлую и темную. Лаяли собаки, — одна ближе, другая дальше, третья совсем далеко, где-то у затерянного в поле шалаша. Симион, младший сын Евтея Данилова, вышел за ворота и быстро зашагал вдоль заборов, по теневой стороне улицы. Сердце учащенно билось. Ему не терпелось добраться до околицы. Дойдя, он остановился под плакучей ивой, ветви которой свисали над плетнем, и негромко свистнул. Никто ему не ответил, но он догадался, что его ждут: в тени ивы стояла неподвижная фигура. Он шагнул вперед, протянул руки через низенький плетень с вплетенными в него колючками и уже собрался было обнять за плечи ждавшую его девушку, но она попятилась и Симиону удалось только взять ее за руку. Он привлек ее к себе.
— Брось, — прошептала девушка, — не надо.
Он тяжело дышал и настойчиво тянул ее к себе, стремясь поцеловать. Девушка уперлась руками в его грудь.
— Напрасно я пришла, — проговорила она чуть слышно. — Не нужно было…
— Это почему же? — спросил Симион, тихо смеясь. — Неужто я тебе больше не мил?
— Мил, — ответила девушка, вырываясь из его объятий, — да не так…
Ее лица нельзя было разглядеть в темноте. Видно было только, что она высокая, с тонкой талией и грациозными, сильными движениями.
— Зачем же ты тогда пришла? — спросил Симион, не скрывая досады. — Можно было и дома посидеть. На что ты мне?
Девушка молчала, смотря ему прямо в глаза.
— Нет… — промолвила она наконец. — Ты мне не мил. Был бы мил, пожалуй, если только… если бы я сама была другая…
— Если бы ты с тем, другим, не говорила…
— С кем это? Неправда!
— Известно мне с кем… Сама знаешь, очень даже хорошо знаешь, — злобно пробормотал Симион. — Ха-ха! Притворяешься, что у тебя совесть чиста, да еще ко мне на свидание выходишь… Бесстыдница!
Он принялся оскорблять и ругать ее последними словами, в то же время пытаясь обнять ее в темноте. Наконец, он ее поймал и крепко сжал в объятиях. Девушка изловчилась и, с неожиданной силой отпихнув Симиона, вырвалась из его рук. Лицо ее было совсем близко — он увидел его в лунном свете и залюбовался высоким белым лбом, длинными, черными дугами бровей, влажным блеском больших, серых, казавшихся черными, испуганных глаз, которые смотрели не на него, а дальше, через него, и с такой нежностью, что Симион выпустил ее руку и круто повернулся. По направлению к ним, с улицы, двигалась чья-то долговязая фигура. После минутного колебания Симион решился и пошел ей навстречу. Сойдясь, соперники, как вкопанные, остановились друг против друга.